«Хочу сказать ленинградцам: берегите своих близких, заботьтесь о них, делайте всё, чтобы те, кто вас окружает, были счастливы. И тогда будет счастлива вся наша большая ленинградская семья. И все вместе мы справимся с любыми трудностями» — так поздравил жителей Ленинградской области губернатор этого региона Александр Дрозденко с Новым годом.
В поздравлении много хороших и нужных слов. В том числе о 75-летии Великой Победы, о Годе Памяти и Славы, Годе Победителей. Но к кому обращается губернатор? «Ленинградская семья» — это что за ячейка общества? Жители Тихвина и Подпорожья, Выборга и Приозерска, Луги и Сланцев, Тосно и Волосово, Киришей и Бокситогорска, Гатчины и Лодейного поля, заодно и труженики сёл Ленинградской области?
Ленинградец – это житель града Ленина. Города с таким названием нет с 1991 года (если вдруг пиарщики губернатора Дрозденко забыли об этом). Живёт лишь память о том периоде, когда город на Неве назывался Ленинградом. В те годы сформировалась особая ленинградская самоидентификация, отличная от петербургской и петроградской, и тем более – от областной.
«Город над вольной Невой, город нашей славы трудовой… здесь проходила, друзья, юность комсомольская моя» — поэт Александр Чуркин очень точно передал суть Ленинграда. Ленинград – это город рабочих. И из окна нашей комнаты в доме на Боткинской улице открывался вид на промышленные массивы Выборгской стороны. Мой дедушка вставал в пять утра, плотно завтракал на коммунальной кухне и уходил на завод «Арсенал», где он работал токарем. Бабушка работала кассиром на Финляндском вокзале. Я ещё помню, как выглядел этот вокзал до того, как снесли его старые корпуса — те самые, которые увидел Ленин, выйдя из пломбированного вагона в апреле 1917 года. С бабушкой и дедушкой мы гуляли по «аллее Ленина» — так они называли место рядом с изваянием большевистского вождя у Арсенальной набережной. Всё это — сугубо ленинградские воспоминания. Не петербургские.
Петербургский промышленный пояс появился в годы первой русской индустриализации, когда Россией правил Александр III. На огромных заводах трудились сотни тысяч рабочих. Выборгской сторона, Нарвская, Московская и Невская заставы, Гавань – зоны их обитания. Из них они выплёскивали свой социальный гнев. Ударная сила трёх русских революций ковалась в Петербурге-Петрограде. Выражение «питерский рабочий» вызывает в памяти ассоциации с трилогией о Максиме. Точнее – трилогия о Максиме режиссёра Григория Козинцева создала отличные вариации образа «питерского рабочего». Петербург-Петроград – город революций. А вот Ленинград – это уже «город славы трудовой».
Некая петербургская (петроградская) эстетика была в квартире моей бабушки по линии папы на углу набережной реки Мойки и улицы Глинки: лепнина, камин, украшенный статуями, старые медные краны, портреты деда в морском кителе, дедов кортик. В соседней комнате (а это тоже была коммуналка, превращённая ныне в мини-отель) с окнами на Флотские казармы и мрачные стены Новой Голландии жила семья дедова друга – тоже морского офицера. Сами моряки-офицеры умерли задолго до моего рождения.
Пора вернуться к административным традициям, а заодно вернуть Ленинградской области его исконное название. Чтобы не будить метафизического лиха. Чтобы не возникал соблазн кого-либо называть ленинградцами. Это обращение имеет очень узкий адрес.
Кстати, в лихом 1917-м непосредственным командиром моего деда, поручика Георгия Сильвестровича Жвании, был легендарный спаситель Балтфлота Алексей Щастный, расстрелянный по инициативе Льва Троцкого: большевики обещали немцам уничтожить корабли Балтийского флота, которые базировались в Хельсинки, а Щастный, не спрашивая большевиков, их спас. Вообще весь тот квартал не ленинградский, а петербургский: Мойка, Новая Голландия, Мариинка, Консерватория. И даже конструктивистский Дворец культуры имени Первой пятилетки вид не портил, а отлично вписывался в ансамбль – не то, что построенная по воле Валерия Гергиева новая сцена Мариинского театра…
Обнажённый нерв Ленинграда – память о блокадной боли. «Не сломили нас смерть и блокада» — это уже строчка из песни «Ленинград мой», написанной на стихи Павла Шубина. В каждом послевоенном ленинградце живёт блокадный ген. «Надо всё доесть!» — сугубо ленинградское наставление. На недоумков, которые на переменах играли в футбол куском хлеба или булочкой, дети из ленинградских семей смотрели, как верующие на кощунников. В годы блокады мой дед Георгий Жвания служил в Кронштадте, а семья мамы жила в доме на Боткинской улице. Стены той нашей старой ленинградской квартиры пропитаны ужасом тех лет.
Ленинград – это ещё и город учёных. Об этом типе ленинградцев великолепно рассказал Даниил Гранин в своём первом романе «Искатели». Я хорошо знаю этот типаж – мои родители работали в научно-исследовательском Всесоюзном геологическом институте имени Александра Карпинского.
Петербургские водные стихии помножились на хтонические ленинские — и родился уникальный феномен: Ленинград.
Большевики, будто желая посмеяться над городом на Неве, назвали его в честь деятеля, лишившего Петроград столичного статуса. Но слово «Ленин» – не пустой звук. С фамилией человека, который перевернул ход мировой истории, играть нельзя. Оно заряжено мощными стихиями. «Ленин соединял в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачёва, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого и русских государственных деятелей деспотического типа», — верно подметил философ Николай Бердяев. Петербургские водные стихии помножились на хтонические ленинские — и родился уникальный феномен: Ленинград. Смерть и блокада не сломила город именно с этим именем.
Как гласит народная мудрость, «как вы корабль назовёте, так он и поплывёт». А вот что писал о «философии имени» русский религиозный мыслитель, отец Сергий Булгаков: «В слове и имени — встреча всех возможных и мыслимых пластов бытия… В имени — средоточие всяких физиологических, психических, феноменологических, логических, диалектических, онтологических сфер. Здесь сгущена и нагнетена квинтэссенция как человеческо–разумного, так и всякого иного человеческого и нечеловеческого, разумного и неразумного бытия и жизни».
Какая квинтэссенция сгущена и нагнетена в имени «Санкт-Петербург» – очевидно. В имени «Ленинград» – тоже. А «Ленинградская область»? Какие «мыслимые пласты бытия» встречаются здесь? В каком направлении будет плыть регион, названный по имени города, несуществующего ныне на географической карте? Ленинградская область есть, а Ленинграда – нет. Логично было бы называть область «Санкт-Петербургской».
Ленинградская область есть, а Ленинграда – нет. Вот уже 29 лет город на Неве вновь зовётся Санкт-Петербургом.
29 лет прекрасный регион скачет как всадник без головы. Административный центр одного региона расположен в другом регионе. Перенос столицы Ленинградской области в Гатчину (как предлагают некоторые), где располагались резиденции царей Павла I и Александра III, лишь добавит неразберихи и именного анекдотичного абсурда: «Гатчина – столица Ленинградской области». Звучит!
Столица – это магнит, который притягивает к себе окрестные земли, города и поселения. Для жителей Киришей или Приозерска, Подпорожья или Выборга, да той же Гатчины магнит – это Санкт-Петербург. С 1708 года Санкт-Петербург был административным центром прилегающих к нему территорий. И лишь лихие реформаторы эпохи 90-х отрезали от Санкт-Петербурга его тело – область. Пора обратиться к административным традициям Российской империи, а заодно вернуть Ленинградской области её исконное название. Чтобы не будить метафизического лиха. Чтобы не возникал соблазн кого-либо называть ленинградцами. Это обращение имеет очень узкий адрес. И находится этот адрес в прошлом.
