Как известно, в Польше недавно прошли президентские выборы – сначала первый тур, а затем, неделю назад, и второй (читатель, наверное, уже забыл, что это такое). В упорнейшей борьбе с минимальным перевесом (слова все какие-то незнакомые) действующий глава государства Анджей Дуда одержал победу над своим главным конкурентом, варшавским градоначальником Рафалом Тшасковским.
Соотношение 51/49 как никогда ярко показывает внутринациональную поляризацию, которую наблюдатели даже называют «польско-польской войной». Дуда представляет консервативную партию «Право и справедливость», ориентирующуюся на США, а конкретно в первую очередь на более консервативную часть американской элиты и, в свою очередь, имеющую поддержку этого сегмента.
Тшасковский – более либеральную «Гражданскую платформу», ориентирующуюся на ЕС и «старую» Европу и, что опять же логично, ими поддерживаемую. Даже электоральная география поддержки двух основных политических сил определена и распределена очень чётко – консервативный религиозный Восток (за исключением Варшавы, которая, как большинство столиц, вещь в себе) голосует, сюрприз, за консерваторов, более светский и либеральный Запад за светских проевропейских либералов.
Между двумя силами и их кандидатами есть масса существенных, вплоть до конфронтации, разногласий. Один из немногих пунктов, где разногласия минимизированы – это отношения с Россией. У Дуды в его предвыборных речах искать какой-то хотя бы умеренный конструктив по поводу отношений с Москвой было бессмысленно вовсе. У Тшасковского проскакивали какие-то нотки, мол, от великого восточного соседа никуда не деться и надо пытаться вести с ним диалог… но только после того, как НАТО и ЕС принудят его вернуть Крым и вообще больше глупостями не заниматься. Небольшая, скорее стилистическая, чем сущностная, разница в «российской» повестке кандидатов подкрепляется и настроениями их избирателей. Откровенно русофобски настроены, говорят, 5/6 электората Дуды и его партии и «всего лишь» 2/3 Тшасковского и «Гражданской платформы». Количество русофилов в Польше не превышает нескольких процентов. Ещё процентов десять относятся к нам более-менее нейтрально или смешанно. Итого где-то 15%.
Давно понятно, что польская русофобия суть нечто большее, чем просто рациональное порождение многовековых сложных отношений. Между французами и немцами, соседними и отчасти родственными народами, отношения не менее сложные и более кровавые, что не помешало им примирится и вместе строить новую Европу. Нет, польский случай пропитан сильнейшим иррационализмом. У любого народа есть свой Чужой, отталкивание от которого помогает собственной внутренней консолидации. Но в польском случае русский Чужой не просто важное подспорье, а жизненно необходимое условие консолидации. Сами поляки говорят, что их страна была свободной лишь на тех исторических этапах, когда… имела право на конфликт с Россией. Стало быть, социалистический период, когда Польша, если объективно посмотреть, обладала большей суверенностью и пространством для манёвра, чем сейчас, считается «оккупационным».
Раз проблема имеет сильное иррациональное измерение, значит, и размышлять о ней можно и нужно с привлечением соответствующего инструментария. В очередной раз, обдумывая эту тему, я пришёл вот к какому выводу. Длительное, зачастую прямо-таки ожесточенное соперничество поляков с Россией — один из краеугольных камней европейской истории, без которого она во многом потеряла бы градус, насыщенность и смысл. Наш братский, хотя зачастую совсем и небратский, спор славян — в определённом смысле антидот от конца христианской истории, и недаром Польша устами своих ведущих мыслителей XIX века высокопарно и самонадеянно считала себя «Христом Европы», терзаемым ненасытными агрессивными соседями.
Польская русофобия суть нечто большее, чем просто рациональное порождение многовековых сложных отношений. Польский случай пропитан сильнейшим иррационализмом.
Ещё одна моя мысль по этому поводу основана уже не на христианской, а на иудаистской теологии – впрочем, они переплетены меж собой самым разным образом не меньше, чем Россия с Польшей. В этой теологии существует постулат «в Пятикнижии нет ни прежде, ни потом». Суть его в том, что прошлого, настоящего и будущего в нашем понимании (то есть как этапов, приходящих на смену друг другу) не существует, а есть единое временное пространство, вечное и бесконечное как Космос, в рамках которого условное «будущее» вполне может оказывать влияние на «настоящее» и «прошлое». Наши нынешние возможности познания действительности не позволяют опровергнуть или доказать эту теорию, а значит, делать её основой каких-либо историософских концепций достаточно сложно. Тем не менее, при взгляде на историю российско-польских отношений закрадывается подозрение, что где-то в 2120 году нашими ядерными боеголовками (видимо, не проржавевшими и не украденными различными чешскими шпионами) были разрушены Варшава, Краков, Люблин и Белосток, а миллионы поляков угнаны на строительство туннеля под Беринговым проливом.
Иначе сложно объяснить некоторые, иногда в буквальном смысле самоубийственные решения, поступки и реакции.
- В 1920 году, после выигранной войны с большевиками, поляки устраивают форменный геноцид пленных красноармейцев, в ходе которого лихие кавалерийские офицеры развлекались тем, что на скаку рубили головы беззащитным людям. Местью и ещё не остывшими эмоциями это объяснить сложно – какими-то особыми эксцессами (по сравнению, во всяком случае, с тем, что происходило в то же время на крымском фронте нашей гражданской войны) Красная армия на польской территории не отметилась.
- В 1939 году даже перед лицом неотвратимого германского нападения Польша отказывалась пропускать советские войска для совместного противодействия агрессии. Аргумент «они бы зашли, а потом не вышли» серьёзен, хоть и дискуссионен, однако в итоге вместо эвентуальной советской получилась вполне осязаемая немецкая, со всеми известными последствиями. И в Катыни польские офицеры, кто бы не оборвал их жизни, в итоге оказались именно вследствие этого решения.
- В 1956 и 1981 годах Польшу сотрясали острейшие внутренние кризисы, но советское руководство, пусть и не без колебаний, отказалось от мер интервенционистского характера. При этом чехи и венгры (со словаками история отдельная) относятся к нам сегодня лучше, чем поляки. Уточню, что слово «лучше» не говорит о какой-то абсолютной любви, это именно сравнительная характеристика. Чехи, например, за последние несколько полгода показали цену и уровень их «лучше». Но всё же.
- В 2008 и 2010 годах президент Польши Лех Качиньский так спешил на мероприятия в Тбилиси и Смоленской области, дававшие возможность лишний раз лягнуть «проклятых оккупантов», что запрещал экипажу самолёта менять маршрут из-за возникших объективных трудностей. В первый раз штурман ослушался и тем самым спас жизнь главы государства (а заодно лидеров Латвии, Литвы, Украины и Эстонии), во второй – повезло меньше.
При этом с теми же немцами, поднимавшими свой меч против восточного соседа чаще и бившими значительно больнее, процесс примирения, начавшийся со знаменитого послания польских епископов «Прощаем и просим простить» в 1965 году, оказался значительно более продуктивным. Парадокс? Как мы уже поняли — нет.
У любого народа есть свой Чужой, отталкивание от которого помогает собственной внутренней консолидации. Но в польском случае русский Чужой не просто важное подспорье, а жизненно необходимое условие консолидации.
В 2011 году, когда победу на выборах в сейм одержала «Гражданская платформа», хотя бы немного, но менее русофобская, чем её консервативные оппоненты, мне и многим отечественным экспертам показалось, что лёд может тронуться. Я даже подумал — может быть, где-то в будущем Россия опять спасла Польшу или сделала что-то ещё, очень хорошее и доброе? Увы, очень скоро оказалось, что надежды напрасны. Видимо, в будущем на несчастных поляков по-прежнему падают наши боеголовки. А может быть, в будущем, как и в настоящем, и в прошлом, поляки оценивают отношения с Россией по совершенно иным критериям, чем с другими странами. Пожалуй, данная версия ближе к истине.
Исходя из всех этих иррациональных соображений, можно прийти к совершенно рациональному и неоспоримому выводу – в обозримом будущем никакого потепления между Москвой и Варшавой не предвидится. Но, может, оно и к лучшему — значит, европейская история пока не заканчивается.
