Три крокодила Гены, два изображения женского лобка, человек-паук, американский супермен, крейсер «Аврора», портрет Мерлин Монро, собаки-космонавты Белка и Стрелка, ядерный взрыв, толстые мужчины в балетных пачках, парни в платьях советских школьниц, ОМОН с дубинками – всё это вываливается на зрителя в прологе спектакля «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал», поставленного в Александринском театре режиссёром Виктором Рыжаковым по пьесе драматургессы Аси Волошиной.
Шутовская декоммунизация
Пьесу «Оптимистическая трагедия» написал военный моряк Всеволод Вишневский в начале 30-х годов. Ася Волошина её переосмыслила, а точнее, как написано в аннотации, подвергла деконструкции революционный миф, созданный Вишневским.
На самом деле Вишневский не создавал никакого мифа. 37-летняя Ася Волошина, наверное, ничего не слышала о перипетиях VIII съезда партии РКП (большевиков), который проходил в марте 1919 года, а он имеет непосредственное отношение к тому, о чём рассказывает Вишневский. На VIII съезде развернулась ожесточённая полемика по военным вопросам. Ленин и Троцкий доказывали, что Республика Советов падёт под ударами белых, если «не покончить с пережитками добровольческих методов в строительстве Красной Армии», партизанщиной и не привлечь к управлению войсками бывших царских офицеров. «Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов. Им надо поручать работу, но вместе с тем бдительно следить за ними, ставя над ними комиссаров и пресекая их контрреволюционные замыслы», – настаивал Ленин. «Теперь на первом плане должна быть регулярная армия, надо перейти к регулярной армии с военными специалистами», – объяснял он.
Против этой линии выступала «военная оппозиция»: Клим Ворошилов, Владимир Смирнов, Розалия Землячка (Залкинд) и другие. Она считала, что бывших царских офицеров можно использовать исключительно как советников, ни в коем случае не назначая их на командные посты в Красной армии. Оппозиционеры были против внедрения в Красной Армии правил, которые напоминали «старые порядки». Так, Смирнов резко критиковал положение Устава внутренней службы Красной армии о приветствии рядовыми вышестоящих военных, называя это «пережитком самодержавно-крепостнического порядка».
Победили сторонники Ленина.
После VIII съезда дело оставалось за малым – реализовать его решения на практике. А это было весьма непросто. Всеволод Вишневский знал об этой истории не понаслышке – он участвовал в ней. Потомственный дворянин, участник Первой мировой войны, Георгиевский кавалер, он поддержал революцию, участвовал в петроградском восстании, а затем воевал на стороне красных как матрос. В пьесе «Оптимистическая трагедия» на примере одного флотского экипажа он рассказывает о создании большевиками из вооружённой анархической вольницы 1917-1918 годов централизованной Рабоче-Крестьянской Красной армии и Рабоче-Крестьянского Красного флота.
Но зачем копать так глубоко, если в пьесе Вишневского есть сцена с попыткой изнасилования, вопрос про женское тело и тема сифилиса? Надо обыграть всё это – вот и получится «деконструкция революционного мифа». «Кто ещё хочет комиссарского тела?» – если в пьесе Вишневского этот вопрос, заданный Комиссаром – молодой женщиной, присланной большевиками в анархический отряд моряков-балтийцев – звучит лишь однажды, как и упоминание о сифилисе анархиста Сиплого, то в продукте Аси Волошиной тема комиссарского тела и сифилиса всплывает постоянно. Персонажи её пьесы даже песню распевают про шанкры.
Что касается комиссарского тела, то о нём пищит актриса, которая играет Комиссара. Именно пищит. Чьё это решение – превратить Комиссара барышню в шляпке и со шляпной коробкой: режиссёра Виктора Рыжакова или драматургессы Аси Волошиной? Да какая разница. В любом случае деконструкции революционного мифа авторы пытаются добиться бесконечным ёрничаньем, кривлянием, клоунадой.
«Пьеса Вишневского вывернута наизнанку. Ну, из неё взяты некоторые фабульные точки, которым, вроде, неизбежно придётся сопереживать, – убийство пленных офицеров, увлечение Алексея Комиссаром… Но вся действенная и словесная дребедень про перерождение полка представлена как самая жуткая дикость, как собственно трагедия, которую мозг не может вместить и должен от неё отдохнуть, уйти в “ассоциации”», – написал в комплиментарной рецензии на спектакль Рыжакова и Волошиной петербургский театральный критик, кандидат искусствоведения Николай Песочинкий.
Трудно спорить с мэтром. Если пьеса Вишневского вывернута наизнанку, то и впрямь получается, что Комиссар не железная женщина с чутким сердцем, а писклявая барышня, которая не обуздала дикость матросов-анархистов, а, наоборот, разнуздала её. Прототипом Комиссара послужила Лариса Райснер. Эта поэтесса-декадентка, любовница Николая Гумилёва и Сергея Колбасьева во время Гражданской войны пополнила ряды большевиков, воевала с белыми под Свияжском, была комиссаром Волжско-Каспийской флотилии, где служил матросом Всеволод Вишневский, вышла замуж на её командующего Фёдора Раскольникова. Жизнь Райснер – настоящий роман. О ней можно снять сериал. Но это сложно. Легче превратить её в писклю, ведь если деконструкция, то значит, всё шиворот-навыворот.
Несмотря на то, что мой дед, флотский поручик Георгий Сильвестрович Жвания, был как раз тем самым военным специалистом, который служил в Рабоче-Крестьянском Красном флоте, спектакль Рыжакова и Волошиной мои чувства не оскорбил и даже не задел. За 30 лет я привык к тому, что «новое прочтение классики», а Всеволод Вишневский – классик советской литературы, сводится к буффонаде. Никак не изживём постмодернизм. Вот и Рыжаков с Волошиной (или Волошина с Рыжаковым) берут на вооружение термин из словаря постмодернистской философии – деконструкция.
Только неясно, для чего это всё – деконструкция, выворачивание. Чтобы показать, что революция дала волю дикости? Да, дала. Дикости было много: красной, белой, чёрной, зелёной. Революция разбудила хтонические силы, на то она и революция. Но об этом много чего сказано, написано, спето и показано до Рыжакова и Волошиной. В их спектакле дикость изъясняется на языке буффонады, что создаёт ассоциации с апокалиптическими полотнами Босха. Может, в этом находка Рыжакова и Волошиной…
Те русские консерваторы, которые жаждут декоммунизации России, должны быть готовы к тому, что она примет и такие формы, как спектакль Рыжакова и Волошиной…
А ещё спектакль Рыжакова и Волошиной называется «революционным концертом». Правда, опять-таки не понятно, что в нём революционного. Кавер-версии в плохом исполнении песен Stevie Wonder, Led Zeppelin, Freddy Mercury, Pink Floyd, группы «Ноль», а также советской песенной классики, вроде «Прощай, любимый город» и «Нам нужна одна победа», и речитативы? Музыки и песен в спектакле так много, что он оставляет впечатление капустника. В пафосе отрицания революционного пафоса создатели новой «Оптимистической трагедии» дошли до пошлости, тоже довольно пафосной, особенно в том месте, где исполняется песня группы Oueen “Mama”.
Словом, спектакль Рыжакова и Волошиной – типичный лёгкий жанр. Произведение для тех, кто хочет одновременно и к «культурке» приобщиться, и развлечься, отдохнуть.
Для тех, кому стыдно, обидно, бессильно
Если честно, я увлёкся. Я не хотел писать рецензию на спектакль. Я этим я опоздал на четыре года. Его поставили к 100-летию Октябрьской революции, а мне всё было не досуг на него сходить: то дела, то пандемия. Я вообще хотел написать не о спектакле, а о его зрителях, об их реакциях.
Когда я был на «Оптимистической трагедии», Александринка была забита почти до отказа. Преобладала молодёжь. Когда один из героев заявлял (а делал он это несколько раз на протяжении спектакля): «В России дышать всё сложнее!» По рядам, ложам и ярусам пробегало оживление, мол, и правда: дышать в России непросто! Вот она – перекличка эпох.
Главная героиня, Комиссар, читает «Монолог Мерлин Монро» Андрея Вознесенского. Почему именно это стихотворение потребовалось для деконструкции революционного мифа, непонятно. Но учитывая, что весь спектакль сплетён из цитат и песен, то почему бы и нет. Скорее всего монолог потребовался для нагнетания атмосферы истерии. Актриса Анна Блинова не читает «Монолог Монро», она кричит (напомню, что в начале спектакля она издаёт писки): «Невыносимо! Невыносимо, что не влюбиться! Невыносимо самоубийство, но жить гораздо невыносимей!» И публика, особенно барышни, слыша возгласы «Невыносимо!», взрывается аплодисментами, кричит «Браво!».
«“Монолог Монро” до слёз, до мурашек… было стыдно, обидно, бессильно, грустно, задумчиво и глубоко. Приду ещё раз, обязательно», – написала после спектакля в социальной сети одна дама. Стыдно, обидно, бессильно… если в трёх словах написать манифест тех, кто сейчас находится «во внутренней эмиграции», то он будет именно таким: стыдно, обидно, бессильно.
Весьма толстые аллюзии в сцене со сбежавшими из немецкого плена русскими офицерами. «Мы шли по Малороссии», – говорит один. «По Украине», – поправляет его другой. В пьесе Вишневского этого нет. А в спектакле Рыжакова и Волошиной эта сцена даже повторяется и, конечно же, в шутовской манере.
А в конце спектакля на сцене появляются два клоуна. Один, тот, что в кожаном пальто и зелёных лосинах, зачем-то убивает игрушечным мечом другого, того, что в красных лосинах, а затем разражается пацифистским монологом, смысл которого сводится к тому, что жизнь – это пульсация крови в его собственном теле, и никакие высшие соображения не заставят его отказаться от жизни. Одна доброжелательная зрительница, кстати, считает, что эта сцена – квинтэссенция всего спектакля. Действительно: может, это апофеоз спектакля, а не чтение «Монолога Монро»? «Режиссёр превращает пафосную историю про покорение идеалам коммунизма и славную смерть “во имя” в отчаянный манифест против смерти вообще. Потому что “мой пульс важнее сказок о будущем”», – написала она на одном из форумов театралов. И вот когда клоун заканчивает монолог про свой пульс, зал вновь взрывается аплодисментами.
…Зал долго не отпускал артистов, бил в ладоши, кричал «Браво!» Значит, задевает спектакль чувства молодёжи.
А чего мы хотели?
А какой реакции мы ждём от молодого зрителя, воспитанного на принципах старого «разумного эгоизма»? Он не хочет чем-либо жертвовать: комфортом, привычками, временем – ничем… Он не понимает борьбы за идеалы, чурается сверхидеи, неважно – какой. Мечты о белом царстве, евразийской империи, анархии или коммунизме – всё это для него бред, потому что… бред это всё.
Сейчас наши молодые натуры напряжены. Поколение панических атак и тревожных ожиданий эпохи быстрого питания и плохого пищеварения очень переживает из-за того, что мы, и они в том числе, стали «изгоями», McDonald’s опять же ушёл из России. Особи мужского пола боятся, как бы их не «поставили под ружьё», а особи женского пола в страхе остаться без партнёра. Невыносимо жить в России, невыносимо… вот и со сцены об этом говорят.
Во многом власть сама воспитала такое поколение, ещё не так давно воспевая мещанский комфорт и стабильность. И на это воспевание мещанства органично наслаивались обывательский либерализм (не диссидентский, который всё же требует если не смелости, то решительности, а именно обывательский) и лёгкая оппозиционность. Купил в кредит чудо ХХI века – айфон? Купил бы на свои, не будь в стране такой коррупции. Купил на свои? Значит, власть обязана тебе. Ты же всего добился сам! Либертарианец – не иначе. Спектакль Рыжакова и Волошиной как раз и бередит мещанские чувства, точнее, чувства слегка политизированного молодого мещанина.
И вот когда ситуация потребовала всеобщей мобилизации, пусть пока не военной, а духовной, власть получила от молодёжи фиги в кармане. Четвертая Отечественная? О чём вы! Разве можно в XXI веке разрешать политические конфликты силой оружия? Речь, конечно, не о всей молодёжи, а о столичной – петербургской и московской. Сейчас на Украине за Россию тоже молодёжь воюет – ровесники тех, кто заполняет зал Александринки, когда на её сцене идёт спектакль Рыжакова и Волошиной. Но это другая молодёжь. Наверное, среди той молодёжи, что сейчас на фронте, мало тех, кто родился Петербурге или в Москве, тех, кого столичные родители нежили в «тучные годы». Вновь бремя истории взваливают на себя простые русские парни.
Кстати, о мобилизации. Похоже, те, в чьи служебные обязанности входит отслеживание в том числе и театрального репертуара, все эти чиновники из комитетов по культуре, находятся в расслабленном состоянии. Пора им прийти в чувство. Понятно, что произведение Рыжакова и Волошиной, не только и не столько о революции и Гражданской войне, сколько о современности, и именно поэтому оно несвоевременно. Люди на фронте кровь проливают, погибают, а клоун со сцены бывшего императорского, ныне государственного, а значит, получающего бюджетные деньги, театра вещает о своём пульсе как о самом важном явлении в истории. Не время, товарищи. Сейчас время, по выражению философа Александра Дугина, военно-апокалиптического реализма. И тем не менее «Оптимистическая трагедия» в прочтении Рыжакова и Волошиной запланирована в репертуаре Александринки на май.
И напоследок. Следующим вечером я пошёл в Михайловский театр, чтобы немного снять напряжение на комической опере Джоаккино Россини «Севильский цирюльник». Во втором действии, когда граф Альмавива и Розина поют о взаимной любви, договариваются о совместном побеге, на декорации и задник сцены проецировались буквы Z. Неожиданно…
Дмитрий Жвания
