Злорадная скорбь по жертвам блокады

Blocada_9
Исследование британской журналистки Анны Рид «Ленинград. Эпическая осада Второй мировой войны 1941-1944»

Злорадство – поганая эмоция. Но она ещё противней, когда её пытаются скрыть под личиной скорби.

В январские ленинградские дни я вспомнил о тексте, озаглавленном «Правдивая история блокады – дань уважения её жертвам». Написал его в 2012-м Михаэль Дорфман (уроженец Львова – живёт в США). Это – что-то вроде рецензии на исследование британской журналистки Анны Рид «Ленинград. Эпическая осада Второй мировой войны 1941-1944».

Анна Рид не историк, а журналистка с юридическим образованием. Так, в середине 90-х она работала на Украине для журнала “Economist”. Её книга о блокаде Ленинграда вышла в 2011-м. Критики похвалили её «за использование недавно обнаруженных первоисточников времён блокады, включая частные дневники простых граждан, которые страдали от холода и голода зимой 1941-1942 годов». Так, обозреватель американского издания “Salon” Майкл О’ Доннелл назвал исследование Анны Рид «безжалостной хроникой страданий».

Однако, как по мнению самой Рид, так и по отзывам тех, кто прочёл её труд, страдания ленинградцы терпели как по злой воле Гитлера, так и по вине советской власти. «Собирая пастиш из недавно обнаруженных дневников блокады, Рид рассказывает историю советской некомпетентности и жестокости и доказывает, что массовый голод – это кошмар, где бы он ни происходил, – продолжает американский критик. – В то время как Гитлер, бесспорно, был агрессором и заслуживает наибольшей вины, Рид демонстрирует, что “при другом правительстве [не советском – Д.Ж.] число жертв среди гражданского населения (и военных) могло бы быть намного ниже”».

«Отрезанные от мира, ленинградцы ели всё, что могли найти: сначала свой паёк; затем домашних животных; затем ремни, обувь, сосновые иголки, клей и моторное масло; и, в конечном итоге, друг друга», – вкратце описывает О’ Доннелл вычитанное в книге Рид.

Именно то, что ленинградцы, страдая от голода, «поедали друг друга», считает важным выпятить и Михаэль Дорфман.

«В Бахметьевском архиве Колумбийского университета, где хранится история русской эмиграции, Анна Рид прочла воспоминания старшего офицера-снабженца о людоедстве в Красной Армии, – пишет Дорфман. – В начале 2000-х стали доступными милицейские архивы. Исследователь нашла в них страшные подробности о каннибализме в блокадном Ленинграде. Часто тела умерших оставались в квартирах, потому что везти их на кладбище было опасно. По ночам трупы выкапывались и поедались обезумевшими от голода людьми. Организованные банды заманивали к себе людей под предлогом обмена вещей на продукты, убивали и поедали. 18-летний паренёк убил двух своих младших братьев ради карточек; 17-летняя девушка выкопала труп и перемолола на мясорубке; внук убил бабушку топором и сварил. Согласно архивам милиции и КГБ, было арестовано около двух тысяч людоедов, 586 из них казнили. В основном каннибалами становились не какие-то монстры-извращенцы, а неграмотные женщины, искавшие белковую пищу для своих семей. Можно предположить, что истинный размах каннибализма в блокадном Ленинграде был куда шире».

«Можно предположить»… А можно и не предположить. Но Дорфман, судя по интонации, был рад, если бы «размах каннибализма в блокадном Ленинграде» был бы шире. Конечно же, публицист не забывает осудить козни «кровавой гэбни»: «Честных, невинных, умирающих и голодающих людей гэбисты волокли в Кресты ради того, чтобы там они могли умереть скорей. Перед носом наступавших немцев в городе не прекращались аресты, казни и высылки десятков тысяч людей. Вместо организованной эвакуации населения из города до самого закрытия блокадного кольца уходили составы с заключёнными». Естественно, Дорфман не приводит ссылок на источники, которые бы хотя бы косвенно подтвердили то, что он пишет о казнях и высылках, о целых составах с заключёнными. Мы должны в это просто поверить.  

Хлебная карточка блокадника

Вообще все, кто учился на историческом факультете, знают, что дневники, а тем более воспоминания, далеко не самые безупречные источники. Как отмечала советский филолог Лидия Гинсбург в монографии «О психологической прозе», в дневнике фиксируется «непредрешённый» жизненный процесс, а в мемуарах – «обдуманное воссоздание состоявшихся событий в свете имеющегося знания их последствий, как ближайших, так и будущих».

Кстати, Лидия Яковлевна – блокадница. В блокадном Ленинграде она работала штатным редактором городского радиокомитета. Её мама умерла от дистрофии в 1942-м. В середине 80-х вышли в свет воспоминания Гинсбург «Записки блокадного человека». Эта книга очень далека от «сусальной истории» блокады, которая так раздражает правдолюбца Дорфмана. «Это не о подвиге. Разбор внутреннего состояния человека, скукоженного голодом, холодом, лишениями, рутиной и смертями. Неприятное, странное самокопание некоего персонажа» – так отозвалась на воспоминания Гинсбург одна читательница в Сети. А другой читатель обозначил их как «исследование экзистенциального опыта блокадного человека».

Так или иначе, дневниковые записи редко делаются исключительно «для себя». Обычно дневник ведут с желанием, пусть подсознательным, что потом кто-нибудь прочтёт его. Дневники и воспоминания очень субъективные источники. И их авторы обычно не выставляют себя в невыгодном свете.

В «сусальной истории блокады», в ёрнической подаче Дорфмана, «люди умирали от голода, но как-то тихо и аккуратно, принося себя в жертву победе, с единственным желанием отстоять “колыбель революции”». Дорфман с плохо скрываемой иронией доказывает, что в советской подаче в блокадном Ленинграде «никто не жаловался, не уклонялся от работы, не воровал, не манипулировал карточной системой, не брал взятки, не убивал соседей, чтобы завладеть их продуктовыми карточками; в городе не было преступности, не было чёрного рынка». Однако в самый разгар «брежневского застоя», в середине 70-х, большим тиражом вышли, например, блокадные дневники и очерки писателя и журналиста Павла Лукницкого «Сквозь всю блокаду», где упоминается и об «иудах блокадных зим».

Вот запись от 18 января 1942 года: «И вдруг навстречу, после сотен людей, изможденных до предела, в молчании идущих походкой столетних старцев, попадается толсторылый, с лоснящимся от самодовольства и упитанности лицом, с плутовскими, наглыми глазами гражданин. Это какой-либо вор – завмаг, спекулянт-управхоз, накравший у покойников вверенного ему дома хлебные карточки, получающий по ним килограммы хлеба, обменивающий этот хлеб с помощью своей жирной, накрашенной крали на толкучке на золотые часы, на шелка, на любые ценности. И, если он идет со своей кралей, их разговор не о пропитании, их голоса громки и уверенны, им на все наплевать… Надо б таких расстреливать!». Лукницкий выпукло показал, как «блокада раскрыла до глубин души героев и души негодяев». Упоминает он и о неработающих банях, водопроводе, разрыве канализации. Наверное, Дорфман не читал дневники Лукницкого, а если и читал, то не обратил внимание на год их выхода.

«У Лукницкого стиль скромного, правдивого рассказчика… сжатость только подчёркивает драматичность и важность того, о чем он повествует», – отмечал поэт Николай Тихонов, который тоже провёл в Ленинграде все страшные блокадные дни и ночи

Рецензенты называют исследование Анны Рид «первым в XXI веке отчётом о блокаде Ленинграда». Это не так. До британки с дневниками блокадников работал петербургский историк, доктор исторических наук Сергей Яров. Его статьи о блокадном быте выходили в первое десятилетие XXI века. Из них выросла его книга «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда», которая, правда, напечатана была немного позже, чем исследование Рид.

Яров тоже далёк от какой бы то ни было сусальности. Он перво-наперво делает акцент на «разложении нравственных норм» в «смертное время» (такое наименование первой блокадной зиме дал писатель Виталий Бианки). «Самыми характерными приметами распада нравственных норм в “смертное время” являлись обман, воровство, грабёж и мародерство. Чаще всего обманывали на импровизированных рынках», – отмечает Яров. У обессиленных голодом людей отнимали «и “карточки”, и продукты»: «Чаще всего это происходило в булочных и магазинах, когда видели, что покупатель замешкался, перекладывая продукты с прилавка в сумку или пакеты, а “карточки” в карманы и рукавицы. Нападали грабители на людей и рядом с магазинами». «Не составляло особого труда вглядеться и в лица многих из тех, кто нападал на покупателей в булочных и магазинах, – уточняет петербургский историк. – Истощённые, они не могли далеко уйти. Обычно это были дети и подростки».

Приводит Яров и свидетельства о фактах людоедства, точнее – трупоедства. Так, он ссылается на запись от 29 сентября 1942 года из дневника писателя Всеволода Иванова, находившегося в то время в эвакуации в Ташкенте: «Художник Власов из Ленинграда. Послан был к партизанам, – и остался у них. Что его прельстило в них – трудно сказать. Сейчас он начальник разведки в штабе партизан. О партизанах рассказывал мало, больше о Ленинграде: как голодали, хоронили (в ящике от гардероба, в детской коляске). Как утром, у Медного всадника, кто-то положил трупик ребёнка, ангельски прекрасного. Его заносило снегом. Дня через два художник видел, что мягкие части трупа вырезаны. Хозяева, вначале, сами собак не ели, а дарили их трупы друзьям, позже стали есть. Существо рафинированное, ученик В. Лебедева, носит высокие ботинки, на шнурках, ватные штаны, заграничную куртку, и даже шапка у него заграничная – финская». Речь идёт Василии Андриановиче Власове. Этот человек, названный Вс. Ивановым «рафинированным существом», в годы Великой Отечественной войны работал в издательской группе Ленинградского штаба партизанского движения на Волховском фронте, рисовал плакаты, писал листовки, создал цикл фронтовых зарисовок (1942–1944). По заданию Политуправления Ленфронта исполнил две колоды антифашистских игральных карт (их распространяли среди вражеских солдат). (В блокадном Ленинграде жил и другой художник Власов – Сергей Алексеевич. Он погиб в 1942-м от взрыва снаряда на 69 году жизни.)

Яров подчёркивает, что случай, приведённый Власовым, не единственный – «таких рассказов много». Так, «А.П. Григорьева, жившая в центре города, рядом с проспектом М. Горького, вспоминала, как часто ей приходилось видеть брошенные кем-то запеленованные в простыни трупы – “пеленашки”. Если их не убирали, то на следующий день обнаруживали, что “пелены” на обнажённых мёртвых телах были разорваны, а сами они осквернены». Яров нашёл в архиве запись рассказа заместителя начальника Ленинградского торгового порта Б.Л. Бернштейна об «охоте» за трупом крупного мужчины. «Мы по тропинке идём на ту сторону Невы – лежит женщина с ребёнком, замерзшая… Возвращаемся, она тоже лежит. А на следующий день идём – ребёнка нет. И ног у женщины нет… Если бы крысы, то кости бы остались… А на следующий день идём – только одна голова женская. Даже туловище утащили» – это фрагмент из беседы с неким с А.В. Андреевым.

Если судить по исследованию Сергея Ярова, то ленинградцы в блокаду были озабочены лишь выживанием

Яров мог бы включить в своё исследование и кусок из моего разговора с Тамарой Константиновной Томилиной, который состоялся весной 2012 года: «Да, людоедство было… Как вспомню – ужас один. Сосед съел свою дочку, сына и жену. Потом завёл патефон и стал танцевать, плясать. Наелся, сыт. У него глаза сделались – ненормальные, выпуклые такие. Но вскоре его обнаружили и расстреляли. На рынке столько котлет было из человечьего мяса – на рынке возле “Гиганта” [на площади М.И. Калинина]! Ужас один…». Во время блокады Томилина (девичья фамилия Мосягина) была девочкой-подростком. «Нас, детей, у мамы было четверо: три девочки и мальчик, наш братишка Саша. Вначале у нас умерла сестрёнка, мы остались втроём: я, Рая и Саша. Потом Саша умер, летом», – вспоминала Тамара Константиновна. Она была уверена, что они с сестрой Раей выжили только благодаря тому, что их мать как работница Пискарёвского кладбища получала дополнительный паёк. Правда, её рассказ о котлетах из человечины, открыто продаваемых на рынке, я бы всё же отнёс к категории сплетен и слухов. Как она могла проверить, из чего сделаны котлеты?

Не будем смаковать жуть. То, что пережили люди в то «смертное время», мы даже не можем представить. Наверное, у нас нет морального права осуждать тех, кто в голодном безумии поедал останки людей, желая выжить. Кто знает, как он повёл бы себя в блокадном аду?

Исследование Ярова касается бытовой истории блокады. В связи с этим он не упоминает о подвиге тех, кто работал на ленинградских заводах, кто на крышах тушил зажигательные бомбы, о девушках-комсомолках, которые, голодая сами, обходили квартиры ленинградцев, чтобы выявить умерших и помочь умирающим, и о многом другом, что касается героизма блокадников. Если судить по исследованию Ярова, то жители блокадного Ленинграда были озабочены лишь выживанием. Но даже Яров считает необходимым подчеркнуть, что голод не смог полностью съесть нравственные традиции ленинградцев. «Тот, кто ничего не давал взамен, рисковал погибнуть – с ним никто бы не стал делиться в трудную минуту», – объясняет Яров.

Жаль, что Сергей Яров десять лет назад отошёл в мир иной. Было бы интересно с ним пообщаться. Я его часто встречал в читальных залах Публичной библиотеки, что объяснимо. Но чем объяснить случайные пересечения с этим человеком в разных местах Петербурга? Я выходил из вагона метро, а он в него входил, я входил в подъезд дома, где жил приятель, а он из него выходил и т.д. Знакомы мы не были.

Что же касается каннибализма и трупоедства в блокадном Ленинграде, то важно понимать размах этого явления. Дорфман предлагает предположить широкий размах. А мы обратимся к исследованиям на эту тему.

Российские исследователи начали поднимать тему каннибализма в блокадном Ленинграде задолго до появления книги Анны Рид. Так, ещё в 2000 году в издательстве «Европейский дом» вышла книга российского исследователя Никиты Ломагина «В тисках голода: Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД». Ломагин отмечает, что пик людоедства пришёлся на страшные зимние месяцы 1941-1942 годов, когда температура падала до минус 35, а месячная смертность от голода достигала от 100 тысяч до 130 тысяч человек. В сообщении НКВД от марта 1942 года приводится общее число арестованных за людоедство – 1171 человек. 14 апреля арестованных уже 1557 человек, 3 мая – 1739, 2 июня – 1965… К сентябрю 1942 года случаи каннибализма становятся редкими. «В марте не было отмечено убийств с целью употребления в пищу человеческого мяса», – утверждается в специальном сообщении НКВД от 7 апреля 1943 года. В то время, по подсчётам Ломакина, Ленинграде находилось 3,7 миллиона человек, включая беженцев с оккупированных территорий. Если сопоставить это число с количеством арестованных за каннибализм, то станет понятным, что это страшное явление не было массовым в блокадном городе.

Тему каннибализма в блокадном Ленинграде затрагивал также исследователь Пётр Мультатули. Он также подчёркивает, что людоедство в блокадном Ленинграде наблюдалось лишь в 1942-м. Он приводит следующие данные: за употребление человеческого мяса были арестованы в декабре 1941 года 43 человека (Анна Рид пишет, что в декабре попались лишь 26 людоедов), в январе 1942 года – 366 (по данным Анны Рид – 356), феврале – 612, марте – 399, апреле – 300, мае 326, июне – 56. Затем цифры пошли на убыль, с июля по декабрь 1942 года были взяты с поличным всего 30 трупоедов.

Мультатули отмечает, что большинство блокадных каннибалов «поедали трупы людей, а не убивали их с целью поедания». «Настоящие каннибалы составляли абсолютное меньшинство, – утверждает Мультатули. – Огромная смертность от голода привела к появлению в городе большого количества незахороненных трупов. Мёртвых хоронили без гробов – обёрнутых простынёй или одеялом, а позднее просто в одежде, в которой человек умер. Нередко, выбившись из сил, люди оставляли мёртвых на полпути. В феврале сорок второго только на Пискарёвское кладбище привозили в день 6-7 тысяч трупов. Всего в городе имелось 17 мест массовых захоронений, однако земля в ту морозную зиму промерзла на полтора метра, отрывать могилы и траншеи было крайне трудно, дело продвигалось медленно. Поэтому трупы погибших горожан скапливались на кладбищах и на подходах к ним, подолгу лежали на улицах, около больниц и моргов, во дворах и даже в квартирах. То есть они постоянно попадались на глаза, доступ к ним был открыт и это, в какой-то мере, провоцировало психически слабых людей на совершение преступлений. Не случайно большинство фактов трупоедства обнаруживалось среди людей, которые проживали в своих деревянных домах на окраине по соседству с городскими кладбищами. Процент коренных жителей Ленинграда среди привлеченных к ответственности составлял всего 14,7 процента. Если учесть, что к февралю 1942 года население осаждённого Ленинграда насчитывало 2 миллиона 200 тысяч (не считая беженцев), то можно заключить, что число коренных горожан, ставших к этому времени каннибалами, составляет лишь 0,006 процента».

Вот эти вот 0, 006 процента и есть правдивая история блокады, которая вызывает и будет вызывать уважение к её жертвам. А в чём логика Дорфмана? Если ленинградцы обворовывали и поедали друг друга, работали из-под палки, точнее, под страхом получить удар чекисткой палкой, то за что их тогда уважать? Если было действительно так, то как тогда город выстоял? Были подлецы в блокадном Ленинграде? Да. И о них честно написал блокадный герой Лукницкий. А Дорфман использует старый приём – открывать «белые пятна истории», чтобы её очернить. В данном случае очернить тех, кто выжил, выдержал, не сдал город, погнал врага, победил. И делается это под видом скорби о жертвах блокады. На самом деле это – злорадное ковыряние в блокадных ранах. Следующий шаг – это вслед за писателем Виктором Астафьевым (который, похоже, под конец жизни тронулся рассудком) сетовать на то, что Ленинград не сдали немцам.

Дмитрий Жвания

Послесловие

Когда я уже написал и выложил этот текст в Сеть, прочёл в чате тех, с кем я учился на факультете истории и обществоведения Российского государственного института имени А.И. Герцена (пишет моя одногруппница):

«Узнала от русских “заграничных”, что, оказывается, фашисты в блокаду помогали голодающим ленинградцам, скидывая с самолётов еду, а злые НКВД-шники не давали эти посылки горожанам. Преподносится это как “воспоминания блокадников”. Вот скоты заграничные. Понятно, что следующий шаг в этом направлении потока мысли, что ленинградцы сами себя голодом и убивали. А фашисты ну очень заботливые были, прямо вот о людях думали, как их спасти».

Я бы не стал отмахиваться от этого бреда, когда, например, «великий антиглобалист Трамп» заявляет, что Россия всего лишь помогла США победить во Второй мировой войне, когда делаются заявления, что узников лагерей смерти, созданных гитлеровцами в Восточной Европе, освободили американцы, а то и некие украинцы, а не Красная армия… Если у нас крадут Победу, то что помешает этим ворам украсть у нас нашу боль?

Вам будет интересно