Что можно написать нового об опере Джузеппе Верди «Аида»? Об опере, которая более чем полтора столетия идёт почти во всех оперных театрах мира… В Мариинском театре премьера «Аида» прошла 1 апреля 1877 года. И всё же — попробуем.
Амонасро как зеркальное отражение Пьянхи
Забавно было прочесть в некоторых рецензиях, что действие оперы отражает реальные исторические события. Действительно, пока египетские фараоны успешно воевали с «народами моря», филистимлянами и пиратами со островов Средиземноморья, на южных границах их царства, в чёрной Африке — в дикой Нубии, в верховьях Нила, образовался грозный союз, который некоторые историки для простоты назвали Эфиопским королевством. Центр или, если угодно — столица, этого «королевства» располагалась в Напате — близ четвёртых порогов Нила. Под предводительством вождя Пьянхи (или Пианхи) около 730 года до Рождества Христова, нубийцы напали на Египет, одолели его армию и захватили Фивы.
Египетские источники не сообщают о каких-либо крупных сражениях, которые бы произошли в то время. Однако Пьянхи на каменной «Победоносной стеле» оставил запись о своём успешном походе на египтян. В ней он отметил, что эфиопское войско встретило сопротивление только в отдельных номах (провинциях) нильской Дельты, в Мемфисе и Гермопольском номе. Правда, имя Пьянхи было выскоблено со стелы после его смерти, но на ней осталось изображение, как Пьянхи покоряются правители Египта. Может быть, Пьянхи и стал отдалённым прообразом героя оперы «Аида» Амонасро. Только Амонасро — это Пьянхи в зеркальном отражении. Настоящий предводитель эфиопов — победоносный военачальник, а оперный Амонасро – персонаж отважный, но только вот удача всё время отворачивается от него.
Кстати, был ли Пьянхи эфиопом — большой вопрос. История Эфиопии изучена крайне плохо. «История абиссинцев покрыта мраком», — с горечью признавал представитель эфиопской (абиссинской) интеллигенции начала ХХ века Гэбрэ Хыйуот Байкедань.
Родоначальниками эфиопской царской семьи считаются царь Соломон и царица Савская. Но это легендарное предание.
А вот для европейской интеллигенции прошлого Эфиопия была страной-загадкой.
«Эфиопия с давних времен вызывала интерес за её пределами, прежде всего в Европе. Ещё в XII веке там получила распространение легенда о загадочном африканском государстве, расположенном где-то на востоке материка, — отмечает исследователь истории Эфиопии Георгий Цыпкин. — Правда, в те отдалённые времена топоним “Эфиопия” понимался шире, не будучи привязан к собственно Эфиопии в её нынешних границах. Воображаемый образ Эфиопии находил своё место на страницах произведений европейских географов, историков и писателей. Немало смельчаков отправлялись на поиски “царства священника Иоанна”, как ещё называли эту таинственную страну. Эфиопия воспринималась как благословенный край, населённый благочестивыми христианами, находящимися под управлением мудрого христианского правителя. Имеются сведения, что во времена Крестовых походов даже высказывались предложения о привлечении Эфиопии к совместной борьбе против мусульман за Гроб Господень».
Но так ли это всё важно, когда мы рассуждаем об опере Джузеппе Верди «Аида»?
Опера — это искусство условного. Верди решил отправить нас в Древний Египет. Наверное, он сделал это потому, что произведение у него заказал Исмаил-паша, вице-султан Египта для каирского оперного театра, открытие которого должно было ознаменовать завершение строительства Суэцкого канала. «Новый торговый путь из Аравийского моря в Средиземное, по задумке, должен был привести Египет к новому расцвету, а первая национальная египетская опера, написанная великим итальянцем, — сделать страну частью европейской культуры», — рассказывает критик Денис Великжанин. Был бы заказчиком какой-нибудь правитель латиноамериканской страны, Верди сочинил бы что-нибудь на тему инков, ацтеков или майя.
Действие «Аиды» разворачивается в условном Древнем Египте. Поэтому переносить её действие в другое временное пространство, например, в Италию времён Муссолини, как поступил с «Отелло», тоже оперой Джузеппе Верди, Андрей Кончаловский, или в Россию наших дней, как сделал саратовский театр, будет бессмысленным баловством, кривлянием, задрапированным под новаторство, новое прочтение.
«Действующие лица в “Аиде” не стилизованы, не архаизированы. Это типично для Верди. В какие бы далёкие времена ни уводил сюжет, в героях вердиевских опер всегда ощущаются живые люди, которые чувствуют и действуют так, как могли бы чувствовать и действовать современники Верди. Подлинный реалист, Верди, создавая образы своих героев, стремился придать им жизненную конкретность», — объясняла известный советский музыковед Любовь Андреевна Соловцова.
В аид из-за Аиды
Важны не историческое оформление и не географическая привязка «Аиды», а основной конфликт этой оперы. Вроде бы всё тот же любовный треугольник: дочь Фараона влюблена в начальника дворцовой стражи Радамеса, ставшего верховным главнокомандующим египетской армии, а тот испытывает нежные чувства к рабыне, пленнице фараона Аиде, дочери царя эфиопов Амонасро, напавшего на Египет.
Однако в ставке любви Радамеса к Аиде не сердце отвергаемой им дочери фараона Амнерис, а ни много, ни мало, безопасность родины. По сути, Радамес стоит перед той же дилеммой, что и Андрий, младший сын Тараса Бульбы. Принимая предложение Аиды бежать из Египта, Радамес понимает, что превращается не просто в «невозвращенца», а в перебежчика, ибо бежать-то он собирается в Эфиопию, которая воюет с его страной: «Чтоб счастливой быть могла ты, в край чужой уйду с тобой!.. Мы увидим другое небо, страны твоей очарованье». Страна Аиды — Эфиопия.
Иногда встречается утверждение, что Радамес совершает невольное предательство. Что значит — невольное? Он по своей воле бежит в Эфиопию, лишь бы быть с любимой рядом, осознавая, что для него это означает отнюдь не только «навек отчизну бросить, забыть своих богов». Его, бывшего главнокомандующего египетской армии, живущего в стране, которая воюет с его родиной, наверняка бы заставили сражаться против родной страны, своего народа. Как Андрия, младшего сына Тараса Бульбы, бросившего отца и товарищей ради польской паночки. Если всего этого Радамес не понимает, значит, он — идиот. Но Радамес не идиот, он —влюблённый, который потерял способность мыслить рационально. Им движет чувство.
Так что Радамес был бы предателем, даже если бы в порыве страсти не выдал маршрут, выбранный им же самим для наступления его армии на эфиопов. И только когда Радамеса осеняет, что Аида расспрашивала его о пути бегства не любопытства ради, а чтобы эта военная тайна стала достоянием её отца — пленённого царя эфиопов Амонасро — он, Радамес, впадает в ступор. «Приди в себя!» — тормошит его Аида, что Радамес и делает. До него доходит вся суть его недавнего поведения: «Себя я опозорил, отчизне изменил я, любя тебя, несчастный, я предал отчизну свою». Радамес, несмотря на то что рассудок его на время помутился, остаётся человеком чести. Он отдаёт себя в руки правосудия своей страны, отвергает предложение дочери фараона Амнерис, которое могло бы спасти его жизнь, да и достоинство тоже, и, по сути, добровольно отправляется в подземелье.
Нельзя не заметить, что имя его возлюбленной — Аида — женская форма имени Аид — так в древнегреческой мифологии бога и повелителя подземного мира, царства мёртвых. Аид — это ад. Любовь к Аиде довела Радамеса до аида. И то, что дочь Амонасро пробирается в подземелье, чтобы умереть вместе с возлюбленным, — весьма символично. Её царство — это царство мёртвых.
Любимая опера дуче
В Мариинском театре «Аида» идёт в постановке известного режиссёра Алексея Степанюка. А это — мастер большого стиля. Степанюк — художник, верный принципам классического оперного искусства. В его постановках мы ни за что не обнаружим буффонады, перемещений сюжета во времени и прочие модные приёмы. Он очень трепетно относится к тому, с чем он работает, понимая прекрасно, что ни Джузеппе Верди, ни другие мастера классической оперы не давали потомкам карт-бланш на издевательства над их творениями.
Сцена триумфа, когда в Фивы возвращается победоносное египетское войско во главе с Радамесом — апофеоз, во время которого все поклонники имперского стиля испытывают настоящий трепет. Наверное, строгим критикам не нравится обилие позолоты и прочей мишуры. Но что поделать? Империи всегда ярко отмечают свои победы.
Имперский стиль процветал в Италии, когда ею правил Бенито Муссолини. В День Империи, который в Италии праздновали 9 мая, начиная с 1936 года, когда король Италии Виктор Эммануил III был провозглашён императором Эфиопии, в оперных театрах шла «Аида», несмотря на то что фашисты не жаловали оперы с их вечными любовными треугольниками.
Так, выступая на торжественном собрании по случаю 50-летнего юбилея Итальянского общества авторов и издателей “SIAE” в столичном театре «Арджентина» 28 апреля 1933 год, Бенито Муссолини заявил: «Сценическая работа должна побуждать к великим коллективным страстям, вдохновлять к чувству живого и глубокого гуманизма, нести на сцену то, что действительно имеет значение в жизни духа и поисках людей. Нужно прекратить этот пресловутый “любовный треугольник”, которым терзают нас до сих пор. Количество “треугольных” осложнений себя исчерпало… Делайте так, чтобы коллективные страсти стали воплощаться в драматическом искусстве, и тогда вы увидите переполненные партеры. Вот почему кризис театра не будет преодолен до тех пор, пока не будет решена эта проблема». Дуче требовал создать «театр масс», который бы прививал коллективные ценности и вселял в людей оптимизм.
И тем не менее — «Аида» в День Империи. Понятно, что тема покорения Эфиопии была близка Муссолини: Италия под его началом воевала с этим африканским государством в 1935-1936 годах. Но, наверное, не только поэтому он отдавал дань «Аиде». «Наследник цезарей» не мог не ценить массовые сцены «Аиды», когда жрецы вскидывают руки вперёд и вверх, славя Солнце, а воины поднимают стяги с орлами, похожими на символ римских легионеров (aquila).
«9 мая 1942 года оказался чернейшим днём для меня. В оперном театре давали грандиозный спектакль “Аида” в честь Империи. Пели Джильи, Канилья, Пазеро, Беки и Педерцини. Имена самые прославленные. Я пел партию Фараона. В партере сидели важнейшие особы: королевский двор в полном составе и Муссолини со всей своей свитой. Мне тоже захотелось не ударить в грязь лицом. Хорошо подготовив партию, постарался спеть как можно лучше. В сцене триумфа, когда Фараон поёт: “Радамес, родина всем обязана тебе. Рука Амнерис будет тебе наградой и со временем станешь властителем Египта”, я несколько раз дал такого ужасного петуха, что публика просто покатилась со смеху. Смеялся даже сам дуче. Мне хотелось провалиться сквозь землю», — вспоминает Паоло Сильвери, по его словам, «единственный певец, который сделал три карьеры: как бас, баритон и тенор».
Если честно, нельзя не заметить, что вторая картина «Аиды» перекликается со вторым актом оперы Рихарда Вагнера «Тангейзер», который разворачивается в замке ландграфа. На это, как и на другие якобы заимствования, обращали внимание ещё итальянские критики, которые были свидетелями премьеры «Аиды». По мнению некоторых из них, всё лучшее и новое в «Аиде» — плод обогащающего влияния иностранных композиторов, в особенности — Вагнера. «“Аида” — естественный логический результат его многолетних творческих исканий, что это отнюдь не плод подражания тому или иному иностранному композитору, что это подлинно итальянская опера», — заступается за Верди Любовь Соловцова.
Мы же, все те, кто прошёл в своё время через увлечение философией постмодернизма, с лёгкостью отобьём все нападки на великого итальянца: согласно постмодернистской концепции, автор может цитировать даже те произведения, с которыми незнаком; вся мировая культура строится на цитировании, порой неосознанном.
«Успех „Аиды» был явным и решительным, не отравленным никакими “если” никакими “но”, никакими жестокими фразами о вагнеризме, о музыке будущего, о мелопее и т. п. и т. д. Публика отдалась своим впечатлениям и аплодировала. Она выразила то, что чувствовала, без ограничений и без задних мыслей! А знаете почему? Потому что здесь нет критиков, становящихся в позу апостолов; потому что здесь не было толпы композиторов, знающих о музыке только то, что они выучивают, списывая с Мендельсона, Шумана, Вагнера и т. д.; нет аристократического дилетантизма, который, следуя моде, бросается на то, чего не понимает», — написал Верди после премьеры «Аиды» в Неаполе.
Если бы он побывал в Мариинском театре на «Аиде» в постановке Алексея Степанюка, он бы наверняка написал то же самое.
Дмитрий Жвания
