В последние дни августа кампания по выборам губернатора Санкт-Петербурга, постепенно напитывавшаяся соками интриги, все эти соки в один момент потеряла (если, конечно, не рассматривать малореальные варианты). Кандидат от КПРФ, депутат ГосДумы и великий русский кинорежиссёр Владимир Бортко в ходе дебатов, транслировавшихся по телевидению, заявил о том, что отказывается участвовать в дальнейшей гонке. Владимир Владимирович подчеркнул, что решение это личное, с партией не согласованное и заслуживающее сурового взыскания со стороны партийного руководства.
Почему управленческий класс изначально допустил Бортко к выборам, примерно понятно. Яркая харизматичная фигура общенационального масштаба должна была повысить явку и общий интерес к происходящему, обеспечив не только формальную, но и неформальную легитимность итогов – которые, понятное дело, намечены в пользу врио градоначальника Александра Беглова. Однако не совсем понятно — неужели закулисные модераторы политических процессов столь мало адекватны, что предсказать дальнейшее развитие событий для них оказалось непосильным трудом?
Популярность власти, «Единой России» и кандидатов от неё летит вниз стремительным домкратом, каковой процесс многократно усилился после людоедской пенсионной реформы. Губернаторские выборы прошлой осени показали, что люди «назло кондуктору» готовы проголосовать даже за откровенно технических кандидатов, в ходе предыдущих в том же регионе набиравших считанные проценты, или вообще никому не известных. Как тут не вспомнить старый футбольный анекдот.
Заходит тренер сборной России по футболу к тренеру сборной Бразилии:
— Поделись секретом, как вы всё что можно и нельзя выигрываете?
— Да ничего особенного, просто я на тренировке ставлю на одну половину поля 11 бочек, и заставляю команду целый матч против них играть. Ребята обретают уверенность и обыгрывают всех подряд.
Через месяц снова встречаются. Бразилец спрашивает:
— Ну как дела?
— Да плохо…
— Так сделал, как я говорил?
— Сделал.
— Ну и… что?
— Что-что… Бочки выиграли.
И в рамках того фарса, в который превращены современные российские выборы — их и упоминать-то без дополнения «так называемые» совестно – кандидаты от власти начали проигрывать бочкам. Зачем, если мыслить не на шаг, а хотя бы на два вперёд, было давать отмашку ладно бы какому-то спойлеру – человеку с именем, репутацией и большим электоральным потенциалом? И это при очень сомнительном потенциале Беглова.
Бортко ожидаемо достиг рейтинга под 20%, создав высочайшую вероятность второго тура. А там при условии мобилизации протестного электората смутно прорисовывался исход подобный исходу второго тура Собчак-Яковлев в 1996 году. Пусть КПРФ партия более чем системная, пусть «оппозиция его величества», победа и такой оппозиции в столице №2 — это удар сродни всем прошлогодним вместе взятым.
Буквально в день демарша Бортко с ним встретился министр культуры Владимир Мединский и пообещал всяческую помощь в создании масштабной киноэпопеи, посвящённой Отечественной войне 1812 года.
Вот и пришлось возникшую, хотя для любого вменяемого человека отнюдь не внезапную угрозу спешно «разруливать»; иные слова, не зная досконально сути дел в коридорах КПРФ, коридорах власти и на пересечении этих коридоров, подобрать сложно. Буквально в день демарша Бортко с ним встретился министр культуры Владимир Мединский и пообещал всяческую помощь в создании масштабной киноэпопеи, посвящённой Отечественной войне 1812 года. О том, чтобы реанимировать идею Владимира Владимировича снять фильм на крамольную тему Донбасса, речь, видимо, не идёт. Как проскочила в прокат и прошла, пусть и фактически в режиме «второго экрана», лента «Донбасс. Окраина» Рената Давлетьярова – загадка и чудо.
КПРФ, судя по разным информационным обрывкам, тоже не останется без отступных. Граждане же, что на берегах Невы, что вообще в России, лишний раз все наглядно увидели, во всём убедились и лишний раз сделали выводы, с каждым днём всё более весомые в своей неутешительности.
Лично мне же при взгляде на этот политический трагифарс, являющийся, впрочем, лишь частичкой трагифарса намного более масштабного, вспоминается главное произведение в многолетней карьере Бортко. Речь, понятно, о «Собачьем сердце». У несостоявшегося питерского губернатора послужной список богат, от «Блондинки за углом» до «Тараса Бульбы». Но именно экранизация булгаковской повести, только-только разрешенной спустя шестьдесят лет цензурой, принесла ему настоящую славу – а заодно сыграла, увы, свою роль в угасании СССР.
Бортко, показав светлый мир Борменталя и Преображенского противостоящим тёмной бездне шариковщины и швондеровщины, убедил внуков и правнуков желчно высмеянных им простолюдинов, что «разруха не в клозетах, а в головах». В итоге разруха прокралась именно в головы, которые затем начали уже натурально, физически рушиться вместе с великой страной и, как-то так уж вышло, клозетами.
Но дело не только в самом по себе эффекте от фильма, самого Бортко вряд ли сейчас радующем. Дело в том, что мощная режиссёрская работа была построена на не менее мощном и довольно тенденциозном переосмыслении литературного первоисточника. «Собачье сердце» было написано в эпоху, когда слово «евгеника» произносили не с мрачным осуждением, а с изрядным почтением, и когда СССР, впрочем, в унисон с изрядной частью человечества, искренне рассчитывал не только на социальное преображение человека, но и на биологическое изменение его природы к лучшему. Это повесть о смутных надеждах, питавших в те годы юношей, старцев, юношей, не желавших становиться старцами, старцев, желавших вновь стать юношами, а также о конкретном адепте воплощения в жизнь этих надежд и чаяний.
Повернуть материал, доставшийся нам от Михаила Афанасьевича, можно в разные стороны. Так, итальянский режиссёр Альберто Латтуада в итальянской версии, вышедшей за двенадцать лет до советской (на Западе и повесть была опубликована раньше, чем у нас), показал профессора Преображенского чванливым мерзковатым самодуром, упоённым своими евгеническими экспериментами и исповедующим лютый социал-дарвинизм. Шариков же – дикая, но по-своему симпатичная и добродушная жертва бездушного профессорского экспериментаторства. Швондер – сложная и противоречивая фигура, Борменталь же фигура простая и совершенно понятная, холуй и карьерист.
Бортко изменил угол на 180 градусов, показав светлый мир Борменталя и Преображенского противостоящим тёмной бездне шариковщины и швондеровщины, и убедив внуков и правнуков желчно высмеянных им простолюдинов, что «разруха не в клозетах, а в головах». В итоге разруха прокралась именно в головы, которые затем начали уже натурально, физически рушиться вместе с великой страной и, как-то так уж вышло, клозетами. Поэтому, когда Эдуард Лимонов требует запретить «Собачье сердце» как проповедь социального расизма, он по большому счёту имеет в виду не книгу, а фильм – или книгу как источник кинематографической трактовки Бортко.
Уже и пролетариат спустя тридцать лет после выхода
«Собачьего сердца» Бортко почти уничтожили, а фразы всё ещё обаятельны и любимы. Любимы россиянами, претерпевающими от системы, которая находится посередине – и здесь как раз в значении среднего арифметического – между Преображенским и Швондером…
Но есть ведь, как мы видим, и зарубежная трактовка, прямо противоположная! И какая из двух ближе к тексту? Надо полагать, текст где-то посередине. Как и Шарик, а затем Шариков находится посередине, между Швондером и Преображенским, не в смысле, что он их среднее арифметическое, а в смысле между двух огней. Оба этих огня коптят одинаково дурно. И лишь талантом Бортко, мастерством выбранных им актёров, особенно Евстигнеева, сыгравшего профессора, и ценностной дезориентацией советского общества, уже вполне проявившейся на момент выхода фильма, можно объяснить обаяние фраз типа «да, я не люблю пролетариат». Уже и пролетариат спустя тридцать лет почти уничтожили, а фразы всё ещё обаятельны и любимы. Любимы россиянами, претерпевающими от системы, которая находится посередине – и здесь как раз в значении среднего арифметического – между Преображенским и Швондером.
От Преображенского у неё – социальный расизм, снисходительное, хотя чаще презрительное отношение к рядовым согражданам, подчёркнутое сибаритство в только-только начавшей чуть отходить от многолетних катаклизмов и бедствий стране. Тут и нещадное использование вовремя, точно нефть в тучные нулевые, подвернувшейся ренты – нэпманов, крупных чиновников и вообще разного рода новой буржуазии, жаждущей деликатных медицинских услуг. Цех специалистов, оказывающих подобные услуги, основательно прорежен войной и смутой, кто в могиле, кто в эмиграции, поэтому рента Филиппа Филипповича вдвойне сытна. И, конечно, нельзя не упомянуть искреннюю веру в собственную безграничную власть над людьми и вообще живыми организмами, при помощи если не скальпеля, то телевизора, а если он не помогает — дубинки.
От Швондера у нашего гибрида неуёмная страсть к освоению и переустройству внезапно свалившейся в руки территории. Удивительно, кстати, как либеральные антисоветчики могут упиваться образом главы домкома и одновременно негодовать, например, на Петра Толстого за его слова о «выскочивших из-за черты оседлости с наганом в 1917 году», ведь Швондер — это карикатура именно на тех «выскочивших». Сегодняшние столоначальники тоже выскочили не из-за черты, а из московских, питерских и иных подворотен, после чего начали упоенно обладать Калабуховским домом размером в одну шестую (или уже чуть поменьше?) часть света. Они невежественны, трусоваты и как огня боятся телефонного окрика из вашингтонского, брюссельского или цюрихского обкома, от «Петра Александровича», которого могут звать Дональд Фредович или Дидье Буркхальтерович.
Сегодняшние столоначальники выскочили не из-за черты оседлости, а из московских, питерских и иных подворотен, после чего начали упоенно обладать Калабуховским домом размером в одну шестую (или уже чуть поменьше?) часть света.
Швондер, как и Преображенский, искренне верит, что может властвовать над Шариковым и перепрограммировать его сознание при помощи пламенных речей и зелёных, как купорос, книжек. Эти двое – две половинки одного целого, пугающего и отталкивающего Преобрашвондера. Швондер сегодня – это Преображенский завтра. Завтра он переустроит-таки окончательно дом, как того он хочет, и будет, как вчерашний оппонент, надменно утверждать, что итоги приватизации (зачеркнуто) метраж квартир и количество комнат пересмотру не подлежат. Более того, не исключено, что Преображенский сегодня – это Швондер вчера. Научной интеллигенции в дореволюционной России было свойственно вольнодумство, особенно по молодости. Вот и профессор, не исключено, в 1880-х если и не симпатизировал «народовольцам», то участвовал в студенческих волнениях и подписывал дерзкие петиции. Тем более он сын священника, а эта среда дала России революционеров едва ли не больше, чем пресловутая «черта оседлости».
Но, подобно тому, как экранный Шариков у Бортко в одном эпизоде хмуро и сосредоточенно смотрит на себя в зеркало, понимая, что «се человек» — так и сейчас…Сказать, что народ-Шариков пробуждается и узнаёт в себе человека, это уж слишком сильная пощечина общественному вкусу и устоявшимся канонам восприятия персонажей. Не сравню я нас и с Климом Чугункиным, хотя про него вообще известно лишь скупо сообщённое автором в нескольких строчках справки. Может, он лишь в последние годы покатился под откос, что и немудрено в те лихие годы, а до этого и впрямь воевал «на колчаковских фронтах» и был ранен.
Как бы то ни было, русский человек с трудом открывает глаза, будто после тяжелейший операции, наркоза и клинической смерти. С трудом, обнаружив, что почему-то зашит в мешок из шкуры какого-то животного, раздвигает швы и выбирается наружу. Смотрит на себя в зеркало, затем по сторонам, бормочет что-то про револьверы, которые у самих найдутся, и собирается идти на работу.
Может, наркозу не суждено полностью выветриться и рецидив сокрушительной дремы, сродни коме, вновь свалит нас на ложе. Может, мы упадём на четвереньки и завоем, и неизвестно, что хуже. Может, нас ждёт удар ножом и смерть в истории. Страшно, но вероятно – история уже приняла к себе на кладбище не одну некогда великую империю и не один великий народ.
Но хочется верить в лучшее. Что наркоз пройдёт окончательно, мы вернём себе и восстановим дом, вместе с численностью калош и чистотой в клозетах. А домкомы, возомнившие себя профессорами, хотя вся их мудрость сводится к формуле «взять всё и ни с кем не делить», могут идти со своими скальпелями, купоросовыми книжками и регулируемыми выборами…через чёрный вход. Хотя к тому времени он будет заколочен.
