Сергей Булгаков: Благодаря войне мы получаем откровение смерти

Bulgakov_Vodkin
Сергей Николаевич Булгаков (1871 — 1944)

Наверное, сложно сейчас отыскать среди наших граждан такого человека, который бы не задавался, хотя бы на несколько мгновений, «вечными вопросами» о войне, жизни и смерти. Так или иначе, вся наша теперешняя действительность кружит над этими тремя китами, на которых зиждется человеческая история.

В этом непростом деле, в поиске ответов на «вечные» или, как говорил Фёдор Михайлович Достоевский, «проклятые» вопросы, нам необходимы адекватные ориентиры. Поэтому сегодня мы обратимся к наследию русского религиозного философа, священнослужителя Сергея Николаевича Булгакова, и посмотрим, как он осмыслял жизнь и смерть оптике войны.

Тема войны задевает Булгакова, прежде всего, в годы Первой мировой войны. Сергей Николаевич, как и многие его друзья-соратники – Владимир Францевич Эрн, Николай Александрович Бердяев, Василий Васильевич Розанов – очень живо откликается на это событие. При этом Булгаков пишет, что непосредственно перед войной он испытывал некое разочарование в российской политике, но «к счастью или к несчастью, мрачные впечатления у меня вскоре изглаживаются, и к началу мировой войны я опять уже был готов славянофильствовать вовсю».

«Славянофильствовать вовсю» – отсылка к известным трём лекциям Владимира Эрна, которые назывались «Время славянофильствовать». Действительно, Сергей Николаевич в это время начинает славянофильствовать: пишет статью, которая будет называться «Русские думы», и где он будет размышлять о русском воинстве, о целях войны, о том, что ратный подвиг – это подвиг не только военный или политический, но также подвиг духовный. Можно процитировать отрывок из неё: «Русское воинство на поле брани не только спасает свою Родину от страшного врага, но вместе с тем священной кровью своей оно духовно возрождает Россию, искупает наш грех маловерия».

В 1915 году Булгаков читает публичную лекцию под названием «Война и русское самосознание». Главный посыл этой лекции состоит в том, что благодаря войне народ и каждый человек по отдельности получает некий апокалипсис, то есть откровение – откровение смерти.

«Вот именно это откровение смерти, – говорит Булгаков, – позволяет отделаться от той бесконечной, бессмысленной, поджидающей нас на каждом шагу мещанской мишуры, которая человека окружила, и которая не даёт проявиться его подлинной духовной природе».

В откровении смерти философ видит истоки духовного воскрешения: «Пусть странно, а для многих дико прозвучит моё слово, но скажу его: это воскрешение приносится смертью, откровением смерти. Над миром стала смерть, о которой забыли или, вернее, хотели забыть, и, как небесный благовест, как предвестие грозной трубы архангела, зазвучала сердцах весть. Смерть старательно изгонялась из мещанского обихода. У смерти стараются отнять её торжественно-мистический характер, не услышать её откровения, заглушая её тихий шепот светскими церемониями, напыщенными речами».

Это очень важная мысль. Здесь Булгаков уловил тенденции, которые будут развиваться уже в будущем, ХХ веке, культуру которого современный русский мыслитель назовет «эвтаназийной культурой». Отец Александр Шмеман в работе «Литургия смерти» также будет писать, что наша культура изгнала из себя смерть в темноту и угол больничной палаты, чтобы её не видеть, не слышать и не думать о ней; чтобы мы воспринимали смерть, как нечто к нам не относящееся, случающееся не с нами, а с неудачниками, которые просто исключаются из нашего обихода, из нашей повседневности. 

Война возвращает смерть в поле нашего человеческого существования, и вместе со смертью она возвращает нам смысл жизни. Она возвращает нам осмысленность бытия, напоминая, что наше бытие ограничено. У него есть рамки, именно поэтому оно становится бытием. Мы сопротивляемся смыслу нашего бытия. Мы не хотим смерти, мы её боимся, но это сугубо психологические переживания. Онтологически – мы о другом. Смерть возвращает нам именно онтологию. Да, психология противится смерти, но наша онтология говорит о том, что у нас есть серьёзная антропологическая нужда смерти как события.

Война всё меняет. Меняет эту стройность и упорядоченность нашего быта. Но вместе с тем она ломает, уничтожает наше мещанское, буржуазное сознание, привыкшее выстраивать жизнь как некий план. Как говорится, хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Мещанская буржуазная культура для Бога является просто цирком, каким-то смехотворным действием. И война обнажает эту цирковую смехотворную природу мещанской буржуазной культуры, sub specie aeternitatis, sub specie mortales, т.е. с точки зрения вечности, с точки зрения бытия.

Булгаков пишет: «Смерть есть тихий свет вечности, пред которым блекнут все ложные ценности. Этот свет пытались закрыть или затемнить разными подложными ценностями, но пламя вечности снова вспыхнуло над миром. Война неимоверно приблизила к сознанию смерть, сделала её реально ощутимой, а это означает не что иное как то, что мирочувствие эволюционно-мещанская должно уступить место религиозно-трагическому».

При этом для Булгакова, безусловно, война является катастрофой, бедствием. Война всегда разнуздывает звериную человеческую природу. Из-за войны происходит огрубление нравов, война будит в нас достаточно низменные чувства, инстинкты и она, конечно же, несёт нам погибель. Всё это так, но не нужно забывать, что война все эти вещи, низменные и звериные, не создаёт. Она их выявляет. Война, как говорил Василий Розанов, – великая проявительница. Есть лицемерная личина мещанской культуры, прилизанной и вежливой. И это болезнь. Болезнь эта выявляется войной.

Вместе с этим во время войны выявляется нечто бесконечно ценное: подвиг, жертвенность, любовь, честь, братство, доблесть и так далее. Философ риторически вопрошает: «Не должны ли мы, не колеблясь, признать, что настоящая война, этот бич божий, ведёт за собой не только разгром, но и духовное пробуждение?». Он чувствует диалектику войны, её антиномичность. Она, конечно же, с одной стороны величайшее зло, но с другой стороны, она и обличительница этого зла, того зла, которое существовало и до войны, в мире. И поэтому Булгаков утверждает, что иной мир хуже войны.

«Всемирная война, помимо всех своих неисчислимых последствий, означает новый и великий этап в истории русского самосознания, именно в духовном освобождении русского духа от западнического идолопоклонства, великое крушение кумиров, новую и великую свободу», – пишет Булгаков. Свобода от западничества – да, это правда, но помимо «свободы от» для Булгакова важна и «свобода в». И для того, чтобы воспринять это свободу не как отталкивание от чего-то, но как реализацию в чём-то, нужно осознать антиномию войны, которая, в свою очередь, вырастает из «изначальной вековой антиномии, живущей в человеческом сердце».

Антиномия, которая есть в нашем сердце, проецируется на действительность. Она явно присутствует в таком страшном катастрофическом событии этой действительности, как война. И для Булгакова это, прежде всего, антиномия двух царств: царства мира, где царствует князь мира сего – сатана, и царства не от мира сего, небесного царства. Поэтому сама история «это трагическое осознание этой антиномии».

Но эту антиномию, говорит Булгаков, недостаточно просто осознать. И поэтому он уповает на русское христолюбивое воинство, как на реальную действующую силу, которая «величием своего духа может спасти и освободить мир от западнического мещанства, антихристова пленения». Именно эта сила должна взять Царьград, и благодаря этому будет положено начало новой византийской эпохи. Тут важно проговорить, что конечной и высшей целью Первой мировой войны Булгаков видел духовное и цивилизационное превращение России в новую Византию.

Но вот наступает 1918 год. Россия выходит из мировой войны, и начинается война гражданская. Русские мыслители издают сборник, который будет называться «De Profundis» или «Из глубины». Там Булгаков публикует достаточно большой диалог под названием «На пиру богов», где один из персонажей говорит: «А всё-таки вот вам мораль войны: благодаря войне наступила не византийская, а большевистская эпоха русской истории». Большевики, с точки зрения Булгакова, – носители антихристовой силы. Они несут пустоту, потому что несут атеизм. Соответственно, и война, и революция лишаются высокого смысла.

В этот период с 1918-го по 1922 год Булгаков не будет размышлять о войне. Он переживает рукоположение, изгнание на «философском пароходе», жизнь в Париже, преподавательскую деятельность, воспаление лёгких и рак горла. Но к размышлениям о войне он всё-таки вернется. И случится это в 1940-ом году, в оккупированном немцами Париже.

Материал является расшифровкой лекции из курса «Философия войны и смерти» Андрея Коробова-Латынцева, адаптированной в текст публицистом Никитой Рогозиным

Идёт сбор слушателей на бесплатный курс «Русская военная философия» Андрея Коробова-Латынцева. Регистрация здесь https://solsevera.ru/russmillphilosophy

Читайте также:

Вам будет интересно