Петербургский художник Рубен Монахов совсем не похож на петербургского художника. Дело не в его колоритной внешности, а в его взгляде на мир. Он смотрит на мир с радостью, с надеждой. Его работы повышают настроение, бодрят. Вокруг полно пессимистов и разочарованных гениев. А Рубен Монахов — оптимист, причём очень талантливый.
Беседуя с редактором «Родины на Неве» Дмитрием Жвания, он рассказал, почему на его картинках Петербург вовсе не выглядит мрачным северным городом, что он думает по поводу уличного искусства и арт-акционизма.
— Вас никогда не сравнивали с Томмазо Кампанелла?
— Нет, но меня это сравнение не пугает, а даже радует. Ведь я по убеждениям – коммунист-утопист.
— Я спросил вас о Кампанелле вот почему. Вы рисуете в основном урбанистические пейзажи, создавая на полотне уголки «города Солнца», где хочется жить. Это ваше сознательное решение или вы жизнь воспринимаете так солнечно, что это отражается в вашем творчестве?
— Я люблю видеть вокруг себя самые разные радостные вещи. И когда я их вижу, у меня, как у любого художника, возникает желание поделиться своими впечатлениями. А то, что хочу быть художником, я осознал, когда мне было шесть лет от роду, то есть в возрасте, когда все дети хотят быть пожарными и космонавтами. Конечно, я тоже хотел стать космонавтом. Кстати, космонавт Алексей Леонов увлекался изобразительным искусством, создаёт интересные работы. Не могу сказать, что они мне нравятся с точки зрения живописи. Но сам факт, что космонавт нашёл себя в искусстве, интересен.
Я перед собой не ставлю задачи вызывать у зрителя какие-то определённые эмоции. Живопись — для меня способ создавать красивые вещи, которые позволяют мне делиться своим видением мира. Это не значит, что я всё вижу радостно и безоблачно. И я не создаю какой-то отдельный мир. Всё, что я пишу, взято из реального мира, я ничего не придумываю. Я пишу то, что вижу. Мрачных, злых, плохих вещей в жизни хватает. А изобразительное искусство должно давать человеку возможность посмотреть на мир другими глазами. В жизни, вокруг нас, и без того много грустного и скучного, чтобы переносить это в искусство.
Меня очень удручает ситуация с так называемым актуальным искусством. Иногда, правда, не так часто, как хотелось бы, оно бывает красивым. Но уж очень оно безрадостное. Я не вижу смысла воспроизводить безрадостность. Я знаю, зачем я пишу картины. Я произвожу некие вещи, которые делают мир чуть-чуть лучше. Я делюсь со зрителем тем красивым, что мне повезло увидеть. Кроме того, искусство — отчасти явление утилитарное. В конце концов, картина может оказаться в двух местах: либо в музее, либо в чьём-то доме. Если в музеях и галереях ещё есть место мрачным и недобрым вещам, то я знаю очень небольшое число людей, которые готовы повесить у себя дома на стене изображение чего-нибудь отталкивающего. Но для меня это утилитарное соображение не является побудительным мотивом. Это просто наблюдение. На самом деле всем людям хочется радоваться, хочется тепла, добра и счастья.
— Может быть, ваши солнечные городские пейзажи — это ещё и ваш подсознательный, интуитивный бунт против серой действительности, которая нас окружает? Один из критиков написал, что вы даже промзоны рисуете таким образом, что хочется в них гулять…
— Когда я пытаюсь себя как-то кратко охарактеризовать, то называют себя урбаноидом. Я родился и вырос в городе. Город — для меня совершенно органичная среда. Оказываясь на природе, я испытываю восторг ровно полчаса, а потом теряю к окружающей действительности всякий интерес. Я гораздо комфортней чувствую себя в городе и вижу гораздо больше интересного. Что касается промзон, то искренне считаю, что многие из них действительно красивы, особенно те, что возникли в конце XIX века. Очень много зависит от света — от того, как они освещены. Но и современная архитектура бывает очень привлекательной.
Дома, городские кварталы становятся интересными тогда, когда их обживает человек, когда из голой конструкции они превращаются в конструкции, в которых происходит какая-то жизнь. И жизнь придаёт конструкции новое качество. Только что построенный дом, каким бы красивым он ни был с точки зрения архитектуры, для меня не очень интересен. Многие любят смеяться по поводу того, что питерские художники любят рисовать обшарпанные стены. Я не люблю эту эстетику. Но дом, в котором пожили люди, приобретает совершенно другие качества, другие свойства. То же самое и с промышленными постройками. Одно дело, когда в них работают люди, что-то в них происходит, а другое — когда они пустуют. На самом деле, любая промзона – это точка созидания, когда в ней что-то производится, создаётся. С точки зрения философии изобразительное искусство рассматривается как способ познания мира. И это действительно так. Для меня живопись — это способ познания мира, способ его восприятия и способ общения с миром. Мне многие вещи описать словами довольно сложно, мне легче нарисовать. И многим художникам, которых я знаю, гораздо проще выражать себя в пластике, в цвете, чем с помощью слова.
Что касается протеста, то я не протестный человек. Я могу за что-то сагитировать, а протестовать против чего бы то ни было я не вижу смысла. Зачем? Чтобы изменить безликие кварталы домов с башенками, появившиеся за последние 30 лет? Или ещё более безликие кварталы, построенные лет 40-50 назад? Они же от моего протеста не исчезнут. Лучше попытаться увидеть в них что-то хорошее и красивое, хотя увидеть красивое в домах с башенками мне никак не удаётся.
— Когда вы говорили о том, что новые, необжитые дома вам как художнику неинтересны, я вспомнил о домах, которые снесли на Невском проспекте и заменили муляжами. Вроде бы стоят дома, похожие на те, что стояли раньше, но ощущение от них совсем другое…
— Ключевое слово — вроде бы. То, о чём вы говорите, в принципе можно расценивать как преступление против города. Это преступление против культурного наследия Но за такие преступления у нас далеко не всех и не всегда наказывают тюремным заключением. Я человек не протестный, но достаточно радикальный. Я бы преступления против культурного наследия наказывал смертной казнью.
Что вы думаете о стрит-арте — о создании положительной внешней среды с помощью художественных решений? Что нужно сделать, чтобы городская среда стала более весёлой с точки зрения визуального восприятия?
— К сожалению или к счастью, от стрит-арта как от явления я далёк. И не очень хорошо в этом вопросе разбираюсь. В силу того, что бесконечно интересно любое изобразительное искусство, я очень много всего смотрю и, естественно, много смотрю того, что выложено в Интернете. Конечно, это великое достижение конца ХХ века. Множество вещей я бы никогда не увидел, не будь Интернета и цифровых технологий. С одной стороны, я бы попробовал бы что-нибудь подобное, но с другой стороны — в центре нашего города стрит-арт будет вандализмом. Что касается новых районов, то тут нужен более масштабный подход. Если среди сотен бетонных коробок появятся два или три раскрашенных фрагмента — это, конечно, будет хорошо, но мало. Нужно менять ситуацию целиком. К проблеме надо подходить на концептуальном уровне, на уровне проектирования.
Если говорить о стрит-арте как о современном явлении, то было бы хорошо, чтобы люди, ответственные за город, за развитие районов, архитекторы, изначально рассматривали этот вопрос, допускали к участию художников, которые работают в жанре стрит-арта. Может быть, тогда эти кварталы станут чуть более пригодными для жизни. Я сам всю жизнь живу в центре города. Но так как жизнь многообразна и удивительна, то какое-то время мне приходилось жить в новых и относительно новых районах, во всех этих бетонных ужасах. Я физически не могу там жить. Я начинаю болеть. У меня начинается депрессия, мне становится страшно. Любая поездка в Купчино для меня — это гражданский подвиг. Я должен доехать до дома, который мне нужен, на машине, войти в дом, а потом уехать. Не дай бог хозяин дома предложит прогуляться. Это для меня самое страшное испытания, так как гулять среди всего этого кошмара просто невозможно.
— Похоже, вы исходите из принципа «полотно маслом не испортишь» — больно ваши картины сочные именно благодаря тому, что работаете с масляными красками.
— Да, я люблю это дело. Живопись вообще, а живопись маслом в особенности — очень тактильный процесс. Живопись маслом действительно испортить невозможно. Масляная живопись позволяет работать очень свободно. Это занятие, которое, с одной стороны, накладывает на художника ответственность, а с другой — даёт ему много возможностей. Сама структура краски и возможность наносить её чем угодно — кистью, руками, носом — превращает рисование в захватывающий процесс, когда для тебя существует только одно – краски.
— Погружение человека в мир красок благотворно влияет на человека?
— В какой-то момент я как человек, который всю жизнь занимается живописью, понял, что рисование — такой же базовый человеческий навык, как умение говорить, Мы все сперва издаём звуки, а потом складываем эти звуки в слова и предложения. То же самое и с рисованием. Если посмотреть на детские рисунки, то можно увидеть, что все дети талантливы. Любой детский рисунок – прекрасен. Когда дети становятся старше и начинают взаимодействовать с обществом, общество объясняет им: «Нет, ребята, рисовать вы не будете». И масса людей считает, что они не умеют рисовать. Хотя это абсурд. Не уметь рисовать невозможно. Можно бояться рисовать. А техника работы с масляными красками позволяет получить результат, адекватный своим ожиданиям. Если для работы акварелью или графическими материалами требуется определённый набор навыков, то масляные краски позволяют неподготовленным людям найти какие-то свои приёмы, действия, механизмы. Я не видел ещё от одного человека, у которого с красками не сложились бы отношения. Бывает, что непрофессионалы берут в руки акварель и даже пишут красиво, но при этом у них нет с этой акварелью внутреннего контакта. А с маслом возникает контакт сразу.
С художественной точки зрения, функция живописи очень серьёзно изменилась за последние 150 лет. После изобретения фотографии доскональная фиксация действительности перестала быть основной функцией живописи. Живопись перестала заниматься документированием. Она стала отражать действительность через авторское восприятие. Поймать характер и передать его может абсолютно любой живой человек, если у него есть глаза и руки. Для этого ему нужно сделать только одну простую вещь — ему надо перестать бояться. Перестать бояться этого сложившегося в обществе мнения, что рисовать должны только специальные талантливые люди. На самом деле все люди талантливы. Это то же самое, что с речью. Разговаривать могут все. Но одни становятся ораторами или писателями, виртуозно владея словом, а другие с трудом связывают два-три слова между собой. Между этими двумя состояниями очень много градаций. И очень многие из них интересны.
Английская художница Хелен Бредли взяла в руки кисти и краски в возрасте 68 лет и стала рисовать картины. И надо ещё поискать более доброе и искреннее изобразительное искусство. Это абсолютнейший гений. Понятно, что, получая профессиональное художественное образование, я изучал и историю искусства в том числе. Но за всю историю человечества так много произошло в этой истории, что всё охватить невозможно. Но есть художники, которые, на мой взгляд, совершенно незаслуженно опускаются из программы обучения. Среди них — Хелен Бредли. Есть прекрасный немецкий художник — самоучка Альберт Эберт. Он тоже начал рисовать в очень зрелом возрасте.
— Вы говорите об определённой демократизации искусства живописи, но всё же этот процесс подразумевает овладение определёнными навыками. А для того чтобы заниматься актуальным искусством, навыков вообще не нужно. Можно вообще не создавать какие-либо произведения, достаточно говорить о себе: я художник. Более смелые занимаются арт-акционизмом: рубят иконы, оскорбляя чувства верующих, испражняются в музеях, занимаются сексом на багажнике автомашины, когда та набрала скорость, пристают с поцелуями к девушкам-полицейским, появляются голыми в публичных местах и т.д.
Всё это в той или иной степени копирование того, что делали дадаисты. Например, для того, чтобы попасть на их первую выставку в Кёльне (1920 год), публика должна была пройти через мужской туалет при кафе, в центре зала стояла голая юная девушка и декламировала непристойные стихи. В итоге разозлённые такой наглостью бюргеры поломали экспонаты, чем обрадовали дадаистов, которые и добивались такой реакции. Дадаизм был протестом, которого вы сторонитесь, но который необходим для того, чтобы общество посмотрело на себя со стороны. Но чем, на ваш взгляд, является современное «актуальное искусство»?
— Проблема на самом деле очевидна. Изобразительное искусство всё же подразумевает изобразительность. Это понятно из самого его названия. А так называемое актуальное искусство перестало лежать в плоскости изобразительности. Оно перешло из разряда изобразительного искусства в категорию творческих актов. Я совершенно не против. Если кто-то считает, что это должно быть — пожалуйста. Но только не надо называть этих людей художниками. Они артисты, кто угодно… Но художник — это человек, который работает в сфере изобразительного искусства. Да, эксперимент всегда уместен и интересен. И импрессионисты, и абстракционисты, и т.д. – все экспериментировали. Но их эксперименты всё же не выходили за рамки изобразительности. А что происходит сейчас? Эксперимент поднят как флаг. Он стал самоцелью. Основная цель актуального искусства — удивить, вызвать сильную эмоциональную реакцию.
На одном из круглых столов, на котором я присутствовал, всевозможные дамы-искусствоведы знаете, что заявили? Мол, мы определяем, что является искусством, а что нет. Я, конечно, не юрист, но, кажется, Уголовный кодекс такой подход определяет как картельный сговор. Искусство сильно пострадало от того, что пропали критерии его самого. Невозможно составить чек-лист по параметрам и выяснить, искусство перед нами или нет. Джексон Поллок как художник лично мне не интересен. Но он сделал своё дело в том смысле, что он попробовал создать произведение визуального искусства, используя другую методологию и идеологию, чем все те, что использовались до него. Другое дело, что он потом начал это тиражировать.
— Британец Дэмиен Хёрст, который выдаёт за арт-объекты рыб, погруженных в аквариумы с формалином, наверное, всё же художник, ибо он первым стал это делать. Другой разговор, что те, кто покупает рыб в формалине за миллионы, нуждаются в психиатрическом наблюдении. Энди Уорхолл был первым художником, который занялся тиражированием. То есть в современном искусстве важно первым заявить о том или ином подходе, чтобы оставаться художником — на первый план выходит момент креатива. А подражательство и тиражирование уже не искусство. Так что ли получается?
— В изобразительном искусстве для меня очень важно изобразительное. А в той ситуации, о который вы только что говорили, эксперимент и новаторство начинают превалировать над изобразительностью. Но должен заметить, что Дэмиен Хёрст не такой уж новатор. Собственно говоря, погружать уродцев в формалин начали ещё при Петре I, а то и раньше. Хёрст просто заявил: а теперь это будет искусством. На этом вся революционность его кончается. В современном арте маркетинга гораздо больше, чем искусства, несмотря на всё его революционное позиционирование. Это ни хорошо, ни плохо. Это просто отражает состояние общества, когда монетизации подвергается абсолютно всё.
— Есть мнение, что настоящее искусство не может быть буржуазным…
— Сложно сказать, что является буржуазным. Когда-то и джаз считался музыкой толстых. Но от этого он не перестал быть искусством. У меня совершенно другой набор критериев. Например, салонное искусство. Разве это не искусство? Но оно носит абсолютно коммерческий характер. Оно предназначено для сугубо утилитарного использования — чтобы картина висела в доме или в гостинице.
— Но люди, которые придерживаются мнения, что настоящее искусство всегда антибуржуазно, говорят, что те, кто работает на заказ – это не художники, а ремесленники: одни сапоги шьют, а другие картины рисуют. А настоящее искусство, мол, – это всегда поиск, конфликт и т.д.
— Я скорей соглашусь с этой точкой зрения. Но я не вижу ничего плохого в ремесле. Хотя для меня самого это не интересно. Мне гораздо интересней жить, взаимодействуя с миром. Да, главная цель салонного искусство — продажа. Что касается изобразительного искусства, то среди задач, которые оно решает, нет коммерческой составляющей. Если работы художника ещё и продаются, то отлично. Можно за него только порадоваться. Главное, чтобы он не стал рабом своего собственного коммерческого успеха и не начал тиражировать самого себя, играя на одной и той же ноте. Искусство, как вы верно заметили, — это поиск. А когда поиск закончен и началось тиражирование, то искусство превращается в ремесло. Хотя искусство — понятие широкое, а в наше время оно бесконечно широкое.
Для кого-то верхом художественного творчества являются произведения господ Шишкина и Айвазовского. Не самые плохие примеры, кстати говоря. Другое дело — их современные подражатели. У Шишкина и Айвазовского за плечами была такая школа, что их подражателям и не снилась. С другой стороны, есть люди, которые прогулки по Эрмитажу начинают с третьего этажа, где представлена живопись импрессионистов и постимпрессионистов.
Почему я считаю, что имею право высказываться на эту тему? Потому что я сам художник. Я занимаюсь этим профессионально и занимаюсь этим всю жизнь. Я знаю, что это такое, я понимаю, о чём я говорю. Я не согласен с этой искусствоведческой позицией: что мы назовём искусством, то искусством и будет. Хотя бы просто потому, что искусствоведы знают искусство в теории. Не думаю, что какой-нибудь искусствовед способен понять, что происходит у художника в голове в тот момент, когда он создаёт произведение. Я не всегда способен это понять, а уж какой-нибудь искусствовед — и подавно. Что сейчас искусствоведы назовут искусством – совершенно неважно. Важно, что будет ещё считаться искусством лет через 50, через 100.
— В одном из интервью вы сказали, что, помимо актуального искусства, вы ещё не любите соцарт. Чем вам не нравится соцарт?
— В 90-е годы, если вы помните, было много такого протестного искусства. Тогда было модно создавать произведения с серпом и молотом, с красными флагами. Мне это не нравится. Если во всём этом была ещё ирония, то было бы полбеды. Но ирония — штука тонкая, а в произведениях соцарта всё в лоб. Мне кажется, что соцарт переродился в современный акционизм.
— А что вы думаете о соцреализме, который, по сути, и высмеивали деятели соцарта?
— В Советском Союзе очень долго сохранялась одна из самых мощнейших художественных школ. Все художники, которые занимались социалистическим реализмом, учились у великих мастеров. Другой разговор, что многие из них пошли по пути салона и стали тиражировать. Хотя многое из того, что было сделано, было сделано безупречно с художественно-технической точки зрения. Но момент творчества на каком-то этапе из их произведений ушёл. Но это великолепные мастера. Тот же самый Александр Дейнека, тот же самый Владимир Фаворский, тот же самый Александр Самохвалов — на их работы надо смотреть и смотреть. Все они решали творческие задачи в тех рамках, в которых они находились.
У соцреалистов была великолепная школа. Сейчас, когда говорят, что школа не имеет значения, но это абсурд. Ведь школа это не только навыки, а ещё и «насмотренность», есть такой термин. Работа художника состоит не только из технического мастерства, но и из мастерства анализа: художник получает впечатления, анализирует их, суммирует всё это дело и выражает в виде художественного произведения. Сейчас качество школы стало значительно ниже, чем раньше. Я смотрю на выпускников художественных училищ и понимаю, что чему-то ребят учат. Но уже не так, как учили нас. Это видеть грустно. Можно это называть русской школой живописи, можно советской школой, но она умирает у нас на глазах. Старые мастера уходят один за другим, а заменить их полноценно никто не может. Выпускники сейчас практически ничего не знают. Всё пространство сейчас занимает актуальное искусство, которое сегодня есть, а завтра – нет. Завтра все эти рыбы в формалине растворятся, а покрытое лаком дерьмо растает. И что останется?
— А чем вас привлекает утопический коммунизм?
— Очень красивая идея. К сожалению, утопическая в силу человеческой природы. Эта идея была бы пригодна для реализации, если бы все люди априори были хорошими. Но сама по себе коммунистическая идея настолько прекрасна, что она не может не вдохновлять. Сейчас эта идея не реализуема, но природа человека может измениться под воздействием разных факторов. Общество же живой организм, а живой организм обладает иммунитетом, вырабатывая антитела. Общество может запросто выработать антитела против того состояния, в котором мы находимся, и идеалистические коммунистические идеи победным маршем зашагают по планете.
Беседовал Дмитрий Жвания
Фото взяты с личной страницы Рубена Монахова в соцсети
