Президент России Владимир Путин за последнее время несколько раз говорил о необходимости повышения производительности труда в российской экономике. Как этого добиться? Что уже делается на этом поприще? И почему до сих этот показатель у нас снижается? На эти и другие связанные с ними вопросы редактор «Родины на Неве» Дмитрий ЖВАНИЯ попросил ответить известного популяризатора эффективных методов управления и организации производства и идеи новой индустриализации нашей страны, председателя Комитета предпринимательского сообщества «ОПОРА РОССИИ» по эффективному производству и повышению производительности труда Дмитрия ПИЩАЛЬНИКОВА.
В недавней беседе с журналистом Дмитрием Киселёвым глава российского государства Владимир Владимирович Путин сказал, что «у нас выбора большого нет: или завозить рабочую силу или повышать производительность труда». То есть вопрос так и стоит: либо повышение производительности труда, либо привлечение низкоквалифицированных трудовых мигрантов?
Он вообще сказал про мигрантов, а не насчёт их квалификации. Квалификацию можно регулировать административно. И в понятие «мигранты» попадает широкий спектр людей. Можно мигрантов брать из Германии, из Италии. Вообще никаких проблем нет. Да из той же Америки.
Вот я хотел об этом поговорить. В конце 20-х – в начале 30-х годов в СССР привлекли много западных специалистов: вначале из Германии, ещё тогда Веймеровской, а потом целый американский институт работал здесь в России и проектировал многие заводы, которые были построены во время первой пятилетки. Но тогда была всё-таки иная геополитическая ситуация, нежели сейчас. Насколько вообще реально сегодня привлекать специалистов из Европы и Америки?
Реально. Вспомните восторги Таккера Карлсона по поводу Москвы – всё это говорит о том, что уровень Москвы и крупных российских городов высокий. Понятно, что российские города уступают западным, но в целом инфраструктура в России развита очень неплохо и работать здесь можно. Вопрос цены. Если мы пообещаем западным специалистам хорошие деньги, гарантируем им безопасность, я думаю, что они приедут в Россию. Нужно заниматься этим вопросом.
Поначалу процент таких людей будет небольшой, потому что пропаганда на Западе работает, стереотипы сформированы, они действительно боятся сюда ехать. Но похожая ситуация была с чемпионатом мира по футболу, который проходил у нас в 2018 году. Люди ехали сюда с ужасом, а остались в полном восторге. Но одно дело приехать на футбол, другое дело здесь работать. Я знаю людей из бывшей ГДР (главный инженер крупного завода), который работает и живёт здесь, он продал всё имущество в Германии, переехал в Россию. И такие люди могут быть нашими амбассадорами в Европе, где очевидны очень серьёзные культурные противоречия. Вот эта гендерная политика, связанная с воспитанием детей, очень многих людей держит в очень глубоком стрессе. И они готовы переехать куда угодно, лишь бы этого не было. Но пока, к сожалению, выбирают Китай. Потому что Китай создаёт очень хорошие условия для перехода инженеров. Очень многие инженеры из крупных европейских компаний, из Финляндии, Германии, Италии, Бельгии, Голландии, уезжают в Китай, где прекрасно себя чувствуют. Потому что в Китае хорошая инфраструктура, Китай даёт высокую заработную плату, а цены на продукты питания ниже, чем в Европе, открывает фитнес-центры европейского уровня.
Если будут созданы необходимые условия и будет вестись работа, я думаю, что мы привлечём необходимое количество западных инженеров. А самое главное, один инженер может обучить 10-15 других специалистов. То есть нам не нужно перевозить миллион человек сюда, в этом нет необходимости. Нам нужно обеспечить устойчивое управление, повышать производительность труда и включить программу трансфера технологий, перевоза инженеров. То есть это должен быть комплексный подход. Я думаю, что мы решим. Ведь каким-то образом Советский Союз создал атомную бомбу. Если будет поставлена задача, я вас уверяю – она будет выполнена. Перед Советским Союзом стояли задачи в сотни раз серьёзней, чем перед нами сейчас. В сотни раз! Мы можем за короткий срок провести реиндустриализацию, осуществить техническую модернизацию, повысить квалификацию людей.
Что касается мигрантов, которые у нас есть сегодня. Что бы я сделал? Я бы взял всех мигрантов на учёт, идентифицировал их всех, потребовал бы адаптационный период в стране исхода (откуда они приезжают) для того, чтобы они могли понять особенности культурной жизни в России, изучить основные требования к поведению хотя бы в общественных местах, проверить их уровень знания русского языка и уровень их квалификации, проверить их образовательный уровень и состояние здоровья. После этого я бы запускал бы их в страну строго по контракту на конкретные рабочие места.
Хотим мы или не хотим, но от миграционной политики, от притока мигрантов в Россию мы пока не можем отказаться. С 2010 года я и мои коллеги систематически делаем анализ ситуации, предоставляем данные. Вот у меня недавно была презентация на Попечительском совете в «Опоре России». В ней я поднял темы всех своих прежних выступлений, в том числе выступление на Петербургском международном экономическом форуме в 2018 году. С 2010 года у нас уменьшается трудоспособное население от 200 до 300 тысяч человек в год. С учётом демографической ямы 90-х годов ситуация с дефицитом трудовых ресурсов была на сто процентов прогнозируема.
Приносит ли какой-нибудь положительный эффект реализация национального проекта по повышению производительности труда?
На Попечительском совете «Опоры России» было как раз выступление аудитора Счётной палаты, который занимался анализом реализации нацпроекта по повышению производительности труда. Он привёл следующие цифры. Россия как отставала по производительности труда в три-четыре раза от ведущих мировых стран, так и продолжает отставать. Более того: отставание не просто осталось, оно нарастает, потому что производительность труда везде в мире растёт, в ведущих странах – стабильно на два, три, четыре, пять процентов в год. В России рост производительности труда за последние 30 лет составил около девяти процентов. За это же время производительность труда в Китае выросла на 1480 процентов.
Понятно, что этот показатель как бы в абсолютных выражениях. Понятно, что была перестройка экономики, что в 90-е годы разрушался производственный сектор, менялся фокус в сторону сырьевой экономики. Опять же последние пять лет мы видим какие-то изменения в оборонно-промышленном комплексе. Но если мы смотрим в абсолютных показателях, то разница между нами и китайцами очевидна: рост производительности труда на девять процентов у нас и 1480 у них. Причём китайцы до сих пор не дошли до показателей американцев.
Вот я готовился к выступлению в «Опоре России». Примерно 130 тысяч долларов добавленная стоимость, валовая прибыль на одного работника в США и в пределах 36 тысяч долларов в России. По добавленной стоимости на работу мы отстаём на 4,5-4,8 раза.
Если брать по паритету покупательных способностей, правда, этот показатель критикуется очень многими экономистами, мы от американцев отстаём где-то на 2-2,5 раза, а если в натуральных выражениях, то в четыре раза и больше.
По некоторым отраслям мы сильно отстаём от американцев. По отчётам McKinsey & Company (международная консалтинговая компания, специализирующаяся на решении задач, связанных со стратегическим управлением – прим. ред.), в металлургии почти в восемь раз. В банковском секторе у нас чуть лучше, потому что у нас банки стали более технологичными за последнее время. Но вот сельском хозяйстве в два с половиной раза отставание. В строительстве в 6-6,5 раз отставание по производительности труда.
В шесть с половиной раз у нас ниже производительность труда в строительстве, несмотря на то, что идёт такое бурное строительство: строят, строят, строят. Целые города выстроили уже вокруг старых городов. Например, вокруг Петербурга за последние годы появились новые города- спутники.
Производительность труда – это как? Вы можете пригнать 100 человек и вырыть котлован лопатами, а можете взять один экскаватор и одним человеком вырыть. Вот это производительность труда. Вы можете 10 тысяч котлованов вырыть тем или иным способом, но при этом производительность труда будет разная. Если вы будете делать это рабочей силой, работниками с лопатами – это будет одна производительность. Если вы будете делать это при помощи современных экскаваторов, это будет другая производительность.
Мы-то говорим о чём? Что с учётом дефицита ресурсов в стране, нам нужно кратное повышение производительности труда. И здесь произошёл такой парадокс. Наше отставание по производительности труда – это колоссальный потенциал для роста. Любая современная западная компания растёт примерно на два-три-четыре процента в год по производительности труда. Это связано с тем, что они достигли пределов своей эффективности, они выжимают максимум из той технологии, из того оборудования, из тех рабочих рук, которые есть.
В России же ситуация диаметрально противоположная. Нам до пределов производительности нужно идти лет 15-20, может быть, 30. То есть они потенциал роста в этом направлении практически исчерпали. Какой возможен потенциал роста у западных стран? Им нужен технологический прорыв и роботизация. Но это не так просто сделать.
Если вы посмотрите на яркие примеры, на такие, какие показывает Илон Маск, то увидите, что, несмотря на то, что он является апологетом роботизации, у него на некоторых участках до 70 процентов работ делается вручную. То есть роботизация – это не так просто. Это первое.
А второе – роботизация требует высочайшей квалификации кадров. И для того чтобы построить роботизированный завод, я даже не знаю, сколько лет потребуется. Но это – естественный следующий этап. Ни одной стране мира, ни одной компании в мире не удавалось взять и перескочить от стадии обычного промышленного производства к роботизированному производству. Даже Илон Маск не построил завод на ровном месте, он ориентировался на те конвейерные производства, которые есть сейчас в Америке, и на наработанный мировой опыт. То есть была схема завода, которая базируется на предыдущих достижениях в традиционном производстве.
Так вот: России для того, чтобы сделать скачок, достаточно сделать две вещи.
Первое. Заняться администрированием, настоящим администрированием или управлением производительностью труда в стране. А второе – провести тотальную модернизацию всех производственных площадок, всех производственных компаний малого, среднего, крупного бизнеса. Любого! То есть нужно государству обеспечить два фактора. Первый – постоянный рост производительности труда для того, чтобы приблизиться к тем уровням и к тем значениям, которые достигли наши западные и азиатские конкуренты. А второе – обеспечить технологический доступ и доступ к оборудованию. Вот это очень важно. Без государства бизнес самостоятельно сделать это, к сожалению, не сможет. И мировая практика это показала. Потому что нигде в мире производительность труда сама по себе не росла. Нигде. Это всегда был управляемый показатель. Управляемый и контролируемый.
Вот, например, на сайте ЦРУ есть подробнейшая информация по динамике производительности во всех странах. То есть это показатель, который контролируется на самом верхнем уровне государственного управления. ЦРУшники контролируют производительность труда во всех своих колониях. В Германии, везде. Причём они делят страны на несколько типов. Почему им немцы, французы, итальянцы и японцы нужны? Потому что там очень организованный народ, у них культура есть, производство. И они имеют прямой доступ к их любым технологиям. То есть американцы постоянно воруют технологии, им так выгоднее. Они позволяли немцам, японцам, французам развивать свою промышленность только потому, что они всех их контролируют.
Это очень важная деталь: крупнейшая разведка мира, которая пытается держать под контролем весь мир, отслеживает именно этот показатель. Я хотел уточнить: Вы говорите о необходимости модернизации всего российского производства от крупного до малого бизнеса, но как её совершить, модернизацию, когда страна находится под санкциями, причём санкциями самыми тяжёлыми, которые были когда-либо в истории. Где мы будем брать технологии, учитывая, что все последние годы, до 2014 года, как минимум, мы только разрушали наше старое производство, сносили заводы, строили на их месте торгово-развлекательные центры, жилье и так далее. И что делать сейчас-то?
Я, может быть, повторюсь. Я уже несколько лет высказываю мысль о том, что кризис в Европе, в том числе промышленный кризис, в Германии прежде всего, неважно, как он сделан, искусственно он спровоцирован или естественным образом происходит, приводит к тому, что американцы перевозят готовые производства на свою территорию. И они не случайно это делают. Они попытались вывести заводы из Китая во время правления Трампа. Но китайцы воспротивились этому, как могли. Поэтому у американцев остался единственный вариант.
Заказывать и покупать новое оборудование, в том числе в Германии – это очень долгий процесс. Например, станок для моего производства нужно ждать два-два с половиной года. Потом его нужно разобрать, перевести на место, это ещё займёт где-то от трёх до шести месяцев, и только потом введёте его в эксплуатацию. И так у вас уходит три года на то, чтобы получить один сложный станок для небольшого производства. Для того, чтобы построить завод, нужно 10-12 лет. А для того, чтобы его перевести, вот, например, закрытые в Германии заводы компании BASF (крупнейшая химическая компания – прим. ред.), вам потребуется от восьми до 15 месяцев, ну, максимум, до полутора лет. Вы перевезёте оборудование в Штаты, а перевозить весь персонал вам не нужно. Поскольку внутрикорпоративный язык – английский, вы перевезёте туда ведущих специалистов, а на низкоквалифицированные работы наймёте местное население, к тому же сейчас в Америке достаточно большое количество людей, которые заняты в сфере услуг, плюс там мигрантов очень много. Вы можете, по сути, сделать вторую индустриализацию за счёт Европы.
Но дело в том, что у Германии настолько избыточные производственные мощности для потребности США, что останется какое-то оборудование. Нам нужно поучаствовать в этом процессе. Но его тоже нужно администрировать и управлять им.
Насколько реально из страны, которая наложила на нас санкции и откуда постоянно доносятся заявления о необходимости нанесения России стратегического поражения, вывести целый завод? Я вот об этом. Я помню прекрасно наш с вами разговор четырёхгодичной давности, когда только начиналась пандемия и закрывались производства. Мы и тогда были под санкциями, но не под такими, как сейчас, и ваши предложения о покупке производств в Германии звучали реально. Во всяком случае, для меня, как для человека, не вхожего в производственные сферы. А сейчас – санкции, они поставляют вооружение для того, чтобы наша армия проиграла. И после этого власти Германии позволят продавать нам целый завод?
Раньше я думал, что можно будет привезти через китайцев. Но китайцы преследуют свои собственные интересы. Вряд ли они нам в этом смысле помощники. Я думаю, что всё оборудование, конечно, не получится привезти. Момент уже упущен. Это нужно было делать раньше. Оборудование можно привезти и частично. У нас есть неплохие возможности перевозить это всё из Южной Кореи. Да-да-да, сейчас мы ограничены. Но в любом случае двигаться в этом направлении нужно, потому что собственного станкостроения в необходимом объёме у нас нет. И для того, чтобы запустить какую-то отрасль, требуются колоссальные инвестиции.
Нужно стараться запускать те производства иностранных компаний, которые есть на территории России. Учиться и двигаться. А что нам ещё остаётся? Ничего. Придётся так работать. Да, будет сложно, это будет в десять раз сложнее, чем было четыре года назад, когда мы с вами об этом говорили. Но кто бы тогда нас с вами послушал?
А вообще вопрос с производительностью труда очевиден. Буквально процитирую доклад Счётной палаты: «Счётная палата пришла к выводам, что несмотря на очевидность повышения производительности труда, только небольшая часть, менее одного процента компаний вовлечены в этот процесс». Почему так происходит? Ответ очень простой, потому что это сложная задача, экономико-социокультурная. Но как бы мы ни попытались её убирать из фокуса внимания руководителя, она всё равно даст о себе знать.
То есть производительность труда – это вопрос верхнего уровня. Это вопрос, который не регулируется рыночной экономикой. И приобретение технологий, оборудования – это составная часть этого процесса. Это связанные между собой процессы.
Бизнес самостоятельно может до какой-то степени решать эти задачи. Производить какие-то небольшие бытовые товары, ещё что-то. Но generally, глобально, конечно, нет. Здесь нужна политическая воля, как в Советском Союзе во время индустриализации. Ну и в Китае мы видели, как всё было построено… Китайское государство сегодня представляет собой суперкорпорацию, очень эффективную, в которой используется всё, вплоть от предпринимательских способностей, малый и средний бизнес, несмотря на то, что там коммунистическая идеология, в которой один из постулатов — запрет частной собственности на средства производства.
Но китайцы чем сильны? Они увидели, что общество устроено гораздо сложнее, чем в представлении Карла Маркса. И что эффективность государства гораздо выше, когда есть государственно-частное партнёрство. Ну, например, Илон Маск. Почему ему, частному предпринимателю, отдали такую сложную задачу, как постройка собственного космического флота? Потому что чиновники не могут это сделать. Не могут. Но государство в союзе с предпринимателем, с талантливым ученым, организатором, эту задачу могут решить. Поэтому и Китай использует абсолютно все методы. Китайское руководство не просто ставит задачи по повышению производительности, но и участвует в их решении. Кстати, вот после визита Нэнси Пелоси на Тайвань Си Цзиньпин объявил о том, что Китай будет ещё больше внимания уделять вопросу повышения производительности труда.
А каким образом мы будем проводить индустриализацию? Я думаю, что у нашего государства, особенно в тяжёлые периоды, всегда находятся какие-то резервы. Мне кажется, задача решаемая. У нас всего лишь 70 миллионов занятых. Из них 15 миллионов в промышленности. То есть обеспечить промышленность оборудованием на 15 миллионов человек – это не такая сложная задача, она нам по силам. Ну а какие-то вещи придётся просто скопировать на уровне чертежей и построить самим. Или возродить старое советское производство. Достать из архивов чертежи и восстановить.
Было бы неплохо. Вы сказали, что только 15 миллионов из 70 заняты в промышленности. То есть 55 миллионов занимаются непонятно чем: сидят в офисах, перебирая бумаги…
У нас два миллиона занято в охране. У нас около миллиона курьеров. У нас около одного миллиона с чем-то чиновников. У нас заняты люди в сельском хозяйстве, в строительстве. Скажем, инфраструктура одной компаний «Озон», например, – это уже миллион человек. У нас дефицит кадров, и не только в промышленности. Я говорил о чём? О том, что, когда мы сравниваем задачи индустриализации экономики Соединенных Штатов и индустриализации российской экономики, мы понимаем, что это – две разные задачи, и они посильны.
Нам с нашими 70 миллионами занятых в десять раз проще повысить промышленный потенциал, чем Китаю с его 700 миллионами занятых. Я говорил не о том, что у нас там какие-то мизерные цифры занятых. Нет, нет. У нас отставание по производительности. И если мы даже просто привезём оборудование предыдущего поколения, 2000-х годов, например, оборудование бэушное, это позволит нам поднять производительность труда в два-три раза. И произойдёт это в промышленности, а это повлияет на ВВП, в значительной степени обеспечит темпы роста с нынешних двух процентов до пяти-шести процентов. Ну а если честно, то я думаю, что до процентов десяти можно дать рост. Потому что когда вы закупаете новое оборудование, встраиваете его в производственную цепочку и ещё добавляете туда административный ресурс, а у нас большинство компаний даже административно не отрегулированы, то вы раскрываете потенциал организации.
Без инвестиций в оборудование можно повышать производительность труда, а если ещё добавить туда хотя бы бэушное оборудование 2000-2010 годов, которое в принципе может работать, то этого будет достаточно для того, чтобы обеспечить устойчивый экономический рост на ближайшие 10-15 лет и сократить отставание по добавленной стоимости на работника, то есть по тому самому индексу производительности.
Я думаю, что всё это реально сделать. Рецепты-то есть, ответы есть. Другой вопрос, насколько серьёзно будет поставлена задача. Пока я не вижу никакой серьёзной постановки задачи, пока я слышу, что об этом говорится, но никто ничего ещё не начал делать. Как сказал на Попечительском совете «Опоры России» Михаил Леонидович Хазин, никакого национального проекта по повышению производительности труда у нас в России нет. И Счётная палата подтвердила это, заявив, что она не обнаружила связи между ростом производительности труда и мероприятиями нацпроекта. То есть 60 миллиардов рублей, выделенные на нацпроект, потрачены, нацпроект фактически завершился, а Счётная палата не смогла обнаружить никакой связи между мероприятиями и ростом производительности.
У вас есть понимание, куда эти 60 миллиардов ушли?
Ну, они ушли на реализацию тех мероприятий, которые были запланированы в нацпроекте. Есть указ президента, есть задача и есть мероприятия нацпроекта, которые сами по себе. Мероприятия все выполнены, деньги потрачены. В принципе, с формальной точки зрения, всё сделано.
То есть деньги ушли на пиар: мероприятия проведены, ленточки разрезаны, презентации проведены и так далее. Вот на это 60 миллиардов?
Ну я бы оценивал следующим образом. Первое, в чём есть плюс проекта – они поняли, что проблема непростая. Второе. Есть отдельные успехи, например, на каких-то участках удалось повысить производительность труда на 30-40 процентов. Но эти отдельные успехи, как заявила Счётная палата, почти не повлияли на ВВП страны, отследить это влияние невозможно.
То есть 60 миллиардов потрачено, а рост ВВП не состоялся. Рост ВВП с производительностью труда связан напрямую: если у вас растёт производительность, значит, у вас выросла добавленная стоимость. Если у вас выросла добавленная стоимость на работника, у вас показатель ВВП начинает расти. А у нас этого не произошло. Большинство мероприятий были проведены неэффективно, не приведя к стабильному, устойчивому росту производительности труда.
Плюс к тому нацпроект начинался под названием «Производительность труда и поддержка занятости». Я, будучи членом проектного комитета, в 2018 году проголосовал против нацпроекта, считая, что мероприятия, перечисленные и закреплённые в нацпроекте, не приведут к росту производительности труда. Деньги будут потрачены, а результата не будет. Для меня это было очевидно и для экспертов это было очевидно. Почему было такое решение принято? Это комплексный, сложный ответ. Первое – люди, которые занимаются вопросом производительности труда на уровне государства, не разбираются в этой теме. Поэтому и решения были такие стереотипные. Например, на обучение людей было потрачено несколько миллиардов. Какое обучение? Чему учить? Государство попыталось регулировать этот вопрос. Как оно влияет на производительность? Вообще непонятно. Затем обустройство, ремонт центров занятости. Как это повлияет на производительность труда, тоже непонятно. Затем были мероприятия по консалтингу. Приезжала группа из двух-трёх специалистов, которые брали отдельный участок на заводе, приводили его в порядок, и на этом участке начинался рост производительности. От трёх до шести месяцев они находились на участке, а потом уходили. По замыслу, всё должно стать лучше на всём предприятии. На самом деле становилось только хуже. То есть эффект вначале был, а потом он затухал. Но это то же самое, что взять, допустим, у вас один ботинок почистить и сказать, что это повлияло на всё ваше здоровье и на всю вашу жизнь. Так не работает. Повышать производительности труда – это как воспитывать ребёнка. Если вы родили ребёнка, вы должны о нём постоянно заботиться. Нельзя это дело бросать.
И если вы спросите ведущие мировые компании, Toyota, Mercedes-Benz, они все отвечают одно, когда им говорят, что они достигли пределов эффективности: мы ещё в начале пути. То есть они постоянно занимаются этим вопросом.
Поэтому у них фокус внимания на производительность труда внутри компании является одним из главных стратегических и тактических целей. А у нас управление производительностью было вынесено за пределы компании. Это всё равно, что водителя посадить в соседнюю машину. Вы сели, а машина не едет. Почему? Потому что водитель в соседней машине.
Ну это такой образный пример, потому что для большинства людей непонятно, что такое производительность. У нас есть стереотипы в обществе, что повышение производительности – это всегда сокращение персонала, это всегда снижение зарплаты и всегда рост нагрузки на человека. Это не так, это глубочайшее заблуждение.
Ваш пример с экскаватором очень простой, но он как раз хорошо иллюстрирует, что такое повышение производительности труда. Это увеличение вклада в технологии, внедрение технологий в производство. Не могли бы Вы рассказать, с какими проблемами сейчас сталкивается российское производство? Для меня, как для человека, который находится вне производственной сферы, вообще загадка, как всё ещё работает. Наши враги рассчитывали, что из-за санкций всё остановится, а не останавливается – работа идёт, люди ходят на работу и зарплату получают. Правда, цены медленно, но растут, но они до санкций росли…
Прежде чем ответить на этот вопрос, я бы хотел закончить пример про экскаватор. Если говорить о реальной жизни, для того, чтобы современный станок работал или экскаватор, он должен быть вовремя заправлен, вовремя обслужен и вовремя привезён. Вот у нас, скажем так, сервисная система связана с организацией труда людей, их взаимодействием, а горизонтальные и вертикальные связи, система управления сама и уровень корпоративной культуры находится на очень-очень низком уровне. Поэтому даже в России есть такой феномен, что даже покупая новое оборудование, производительность труда на этом оборудовании в два-три, а то и в четыре раза ниже, чем на аналогичных предприятиях Европы. Поэтому модернизация – это очевидная потребность.
А неочевидная – это именно система управления организацией, взаимодействия людей, нормирование труда, стандартизация процессов, обучение персонала. Вот, например, в одном из моих проектов занято три тысячи человек, рост производительности труда в нём за два с половиной года составил 40 процентов на том же самом оборудовании. Как этого удалось добиться? Это и ликвидация брака, это и сокращение до нуля несчастных случаев на производстве, это и большой перечень мероприятий, которые нужно сделать, направленных на организацию труда каждого сотрудника и обучение его. Вот это важный момент. То есть нужно начинать с этого.
Но поскольку в России, скажем так, дефицит в оборудовании колоссальный, то есть я бы хронологически всё делал одновременно, но приоритет отдавал бы всё-таки организации, потому что даже если вы сейчас купите готовое оборудование за границей и привезёте его, всё равно вы от трёх до шести месяцев потратите на это – сегодняшняя логистика очень сложная. И логистика у нас не только транспортная, но теперь ещё и финансовая. Мы не можем платить за границу практически никуда, кроме Индии. Это сложно.
Теперь отвечаю на ваш вопрос о том, какие трудности испытывают производственники. Мы испытываем сложности, как я уже сказал, с финансовой логистикой и с транспортной логистикой. Очень сложно стало получать запчасти, материалы, сырьё, комплектующие. У нас практически отсутствует IT-поддержка. То есть мы вынуждены эти вопросы самостоятельно решать, потому что большинство современных станков – это станки с ЧПУ. У нас внутри страны нет для моего производства, да и для большинства производств, внутренних сырьевых ресурсов. Мы не можем платить практически никуда: Турция заблокирована, Китай заблокировал платежи. То есть держимся на старых запасах, ну и, скажем так, на нашей предпринимательской жилке.
Практически все наши предприниматели закредитованы, у всех есть кредиты. Но никаких налоговых послаблений, кредитных каникул – ничего этого нет. Поэтому приходится выкручиваться самим, каким-то образом привозить, вкладывать, продавать имущество своё, вкладывать деньги, брать дополнительные кредиты для того чтобы обеспечить стабильность производства. Всё непросто, всё очень сложно. Если говорить про меня про моих коллег, пока держимся на старых запасах и на том что вкладываем больше денег в запчасти, в материалы, создаём дополнительные запасы и прогнозируем, скажем, остановку, блокировку каких-то каналов. То есть периодически каналы, которые были налажены, рушатся, закрываются, и нам приходится налаживать новые каналы. То есть работаем через третьи, четвёртые, пятые страны.
И это оборачивается, естественно, удорожанием производства, а, соответственно, и повышению цены продукции…
Да, к удорожанию, и мы теряем конкурентное преимущество, растет цена. Китайские товары постепенно всё больше и больше занимают наш рынок. Китайцы ведут агрессивную политику применительно не только к нашей стране, а вообще ко всем. У них задача какая? Закрытый завод в Европе или где-то в мире — это открытый завод в Китае. То есть они стараются занять своё население и сделать именно себя той самой фабрикой для всех, исходя из принципа «у вас рынки, у нас производство».
Американцы и европейцы перевели в Китай в первую очередь вредные и трудоёмкие производства. И тут обозначился удивительный процесс. В результате деиндустриализации резко деградировал средний уровень образования в их странах. В США и в Европе это заметно. Когда люди не занимаются содержательным, созидательным трудом в производственном секторе, когда от них не требуются квалификации, когда они идут в сферу услуг, выгуливают собак, ухаживают за престарелыми, занимаются какой-то ещё не производительной деятельностью, в стране снижается средний уровень образования населения, падает его интеллектуальный уровень. На определённое число работающих есть процент учёных, изобретений, инженеров. Если у вас нет производственной базы, то инженеру некуда приложить себя. Поэтому попытки американцев оставить и сохранить за собой хай-тек провалились.
Зато промышленное производство дало рост развитию науки и технологий в Китае. Эти процессы всегда связаны между собой. Я очень рассчитываю, что этот эффект сработает в России, если наконец наше правительство начнёт заниматься вопросом производительности труда серьёзно, не на словах, а на деле.
Что значит серьёзно?
Когда с каждого директора государственного завода будут спрашивать, почему у него отставание по производительности труда, когда он должен обеспечивать рост производительности труда на десять процентов в год. Будь любезен, покажи, что делаешь, как ты работаешь. Технологии организации роста производительности и технологии контроля, — они известны.
Я надеюсь, что мы начнём внутри страны строить производственную базу. Например, для моего предприятия совершенно не производится химическое волокно. Производителей синтетической мононити для наших нужд в России нет. Монополисты – немцы. Они делают лучшее волокно в мире. Даже китайские компании, наши конкуренты, работают на этом химическом волокне. Но его поставки теперь запрещены в Россию.
Вот вы как руководитель производства прекрасно понимаете необходимость повышения производительности труда. Почему другие руководители производства этого не понимают? Что нужно сделать, на ваш взгляд, помимо экономической мотивации, чтобы они наконец от слов, от презентаций, перешли к делу? Глава государства сказал – надо повышать производительность труда, есть соответствующий национальный проект, а производительность труда у нас почти не растёт. Сейчас вот жареный петух клюнул – и всё равно. Что ещё надо сделать? Первый отдел на каждом заводе создать, как в советское время было, чтобы приходили люди в фуражках с голубым верхом и следили за тем, как руководители внедряют механизмы по повышению производительности труда?
Вот вопрос в чём? Надо чтобы директора заводов, особенно крупных, где работают три, пять, десять тысяч человек, поняли, что эффективность их завода и качество их продукции зависят от каждого сотрудника. А они этого не понимают. А ведь есть только два способа выполнить работу: первый – правильно, по технологии; второй – на своё усмотрение.
Но есть объективная сложность повышения производительности труда. Это непростой вопрос. Потому что, когда вы пробуете организовать всё как нужно, вы наталкиваетесь на сопротивление (абсолютно естественное) трудового коллектива, вы наталкиваетесь на старую производственную культуру, на набор привычек у каждого человека – он привык так работать, а вы говорите это неправильно, нужно делать по-другому. Некоторые утверждают, что выработка новой производственной привычки занимает 21 день. Ничего подобного. От шести месяцев до года вы должны потратить, чтобы правильно организовать каждое рабочее место. Это огромный труд, большой трудоёмкий процесс. И люди просто не знают, с чего подступиться. Вот они ездят на экскурсии на Mercedes-Benz, на Toyota, на корейские предприятия, смотрят, как там всё устроено. И когда руководители туда приезжают, они в ужасе возвращаются, думая, что невозможно повторить.
На самом деле ничего страшного в этом нет. За два-три года можно добиться высоких уровней производительности, если этим вопросом заниматься. А наши руководители производств просто не занимаются этим, потому что дешевле и проще выкачивать деньги с предприятия и выводить их за границу.
И что делать?
Нужно прямое стимулирование производительности труда. Следует реализовать принцип: деньги, субсидии, любые поблажки только в обмен на рост производительности. Хочешь субсидию от государства? Покажи постоянный рост производительности труда. По десять процентов в год должен расти этот показатель. Хочешь встречу с губернатором? А ты повышаешь производительность труда? Ты вступил в наш проект? Вступил. Повышаешь? Повышаешь – мы тебя видим. Государство должно перестать видеть тех людей и оказывать помощь тем, кто не повышает производительность труда. Тогда у нас появится два субъекта в экономике: те, кто занимаются производительностью, и им направляются субсидии, и все остальные. И тогда мы с вами увидим колоссальный рост одних и падение и деградацию других. Да, у нас произойдёт трансформация всей страны. Либо все должны начать заниматься производительностью, либо часть предприятий должна разориться. По-другому не работает.
Увещевание, разговоры – это всё бесполезно. Это то же самое, что с правилами дорожного движения: пока высокие штрафы не ввели, люди не стали пристегиваться; пока штрафы не ввели, не стали снимать тонировку. Пока не будет чёткой постановки задачи и введения ответственности за неисполнение, ничего не заработает.
В течение пяти лет мы можем страну просто перевернуть, вы её не узнаете. Но такой задачи, к сожалению, не стоит пока. Пока президент просто её декларирует. Кто выполняет? Покажите мне человека, который отвечает за индустриализацию, за производительность. Я до сих пор слышу разговоры о том, что рынок всё регулирует. Ничего рынок не регулирует. Это глубочайшее заблуждение. Если рынок не урегулировал это в России в течение 30 лет, почему он отрегулирует это сейчас? Бессмысленно делать одно и то же и рассчитывать на другой результат. Нигде в мире государство не отпускает вопросы на самотёк.
Если рынок не регулирует, значит государство обязано подключиться. Вот и весь разговор, нет никакой сложности в этой задаче. Поставили задачу Крымский мост построить – построили. Поставили задачу «Ангару-А5» запустить – запустили. Точно так же надо ставить вопрос о повышении производительности труда: если Путин каждый день будет спрашивать, кто занимается производством, где у нас рост, всё будет развиваться. Того, кто не справляется – в отставку. Приезжает на любое предприятие, на оборонный завод и просит отчёт руководства: «А что вы сделали? Какова динамика? А покажите ваш класс по обучению? Где вы берёте комплектующие? Вот эти правильные вопросы должны звучать из уст главы государства, которые в своё время звучали из уст товарища Сталина. Приходится проводить прямые параллели, несмотря на сложность и противоречивость личности Сталина. Но задача требует именно такого подхода. Однако работы по популяризации повышения производительности труда не ведётся. Я общался в общей сложности 30 тысячами директоров и собственников компаний. Только пять тысяч человек по-настоящему занялись этим вопросом.
Надо создать чрезвычайную комиссию по борьбе с саботажем роста производительности труда.
Лучше чрезвычайную комиссию с полномочиями, хотя саботаж есть. Это факт.
