В последние дни нельзя зайти в русскоязычный интернет, не наткнувшись при этом на яростные споры о российско-таджикской певице Маниже, которая поедет на Евровидение с песней про несчастных, толстозадых, одиноких и забитых русских женщин и завершающим возгласом «эй, рюсский женщин, голосуй за меня, ха-ха». Одни говорят — Евровидение настолько маргинальная и бессмысленная помойка, что любое обсуждение любого связанного с ним сюжета это пустая и глупая трата времени. С трудом нахожу возражения.
Другие говорят, что Евровидение, конечно, дно, однако перед нами совсем вопиющий случай, требующий обсуждения и осуждения. И тоже ведь не совсем безосновательная позиция. С одной только сугубо художественной и эстетической стороны выступление Манижи пусть и далеко не самое экстравагантное в истории международного песенного конкурса — но это какая-то дешёвая, душная и натужная экстравагантность. С пресловутыми Lordi и близко не стояла. Если бы всерьёз относился к художественной составляющей этого соревнования фриков, я бы приветствовал провал таких выступлений. Как в анекдоте — «выгнали из гестапо за жестокость».
Евровидение теперь снова обсуждают в России, потому что на него едет Манижа — мигрантка, ЛГБТ-активистка и феминистка. И прогрессивным ценностям присягнули, и людей в который раз вовлекли в балаган.
Культурно-политический контекст тоже сложно не затронуть. У нас любят приводить в пример патриотические рамки допустимого в других странах: «А вот в США не номинируют на премию режиссёра, не признающего территориальную целостность страны! А вот во Франции не будут покупать книги автора, не уважающего национальную историю! А вот в Израиле никто с высокой трибуны не поставит под сомнение право государства на существование!». На самом деле, Израиль страна с самыми противоречивыми, поистине полярными взглядами на собственное прошлое, настоящее и будущее, и эти разные взгляды можно услышать везде, хоть по телевидению, хоть в кнессете.
Великолепный и международно признанный кинорежиссёр Шмуэль Маоз — это, по нашим меркам, почти что Звягинцев, и я не знаю, как я воспринимал бы его фильмы, будучи израильтянином. Но и в других странах первого мира нарастает уже не противоречивый плюрализм, а именно односторонний нигилизм в отношении собственного бытия, истории и идентичности, зон умолчания и разных табу всё меньше и меньше, причём уменьшение происходит в условиях слабого и вялого сопротивления государства, а то и при его поддержке.
Именно в случае Манижи, однако, оговорка «а у них там пока так не дают» отчасти уместна — Российская Федерация оказалась впереди планеты всей (я, кстати, давно и не раз говорил, что при необходимости В.Соловьёв, Д.Киселёв, О.Скабеева и прочие госпропагандисты окажутся в первых рядах воспевателей феминизма, ЛГБТ и других нетрадиционных ценностей, за «трудолюбивых мигрантов» они и сейчас горой). Насколько мне известно, ни Англия, ни Германия, ни Франция ещё не посылали на Евровидение певиц пакистанского, турецкого или алжирского происхождения, едко и зло высмеивающих англичанок, немок и француженок как бы от лица их самих, а затем фразой «эй, мисс-шмисс, фройляйн-бройляйн, мадмуазель-шмадмуазель» показывающих, что это именно внешний взгляд. Может, теперь, обзавидовавшись, что РФ обскакала их на собственном идеологическом поле, обязательно пошлют. А может, и не пошлют, ибо для них Евровидение слишком мелкая и незначимая площадка для продвижения идеологической повестки.
У методологов, обильно представленных в ключевых российских инстанциях, есть такой приём — проблематизация. Заключается он в вовлечении аудитории в обсуждение вещей либо морально неприемлемых, либо заведомо абсурдных.
Тут мы возвращаемся к проговоренному в начале тезису «зачем вообще обсуждать Евровидение». Среди неизмеримого количества слабостей и недостатков современного русского человека — его готовность с радостью подхватывать любую навязываемую ему тему, обычно псевдозначимую и уводящую от реальных проблем. Но потенциал поддержания интереса к Евровидению как одной из таких тем давно упал даже в нашем манипулируемом обществе до не особо значимых величин. Какой-то ажиотаж, как и во многих восточноевропейских и постсоветских странах, вызывала лишь политическая подоплёка. В 2016-м обсуждали, что Сергей Лазарев, представляя Россию, не может внятно сказать «Крым-наш»; справедливости ради, политические воззрения Лазарева не имели прямого отношения к его выступлению, а вот выигравшая конкурс Джамала спела именно политическую песню о депортации крымских татар. В 2017-м, напротив, осуждали недопуск в Киев Юлии Самойловой за её «крымнашизм».
Дальше — меньше, и к 2020-му любой интерес почти обнулился, в 2020-м обнуление вообще было модной забавой. Собственно, отмена прошлогоднего конкурса была единственным всплеском эмоций по его поводу, и редчайшим случаем, когда обсуждалась художественная, а не политическая составляющая. Группу Little Big сложно назвать сгустком традиционной национальной культуры, но как элемент культуры глобальной и универсальной она талантлива, колоритна, имеет отличное от других лицо и экстравагантна именно по-хорошему, искренне и с огоньком. К сожалению, её-то мы по стечению обстоятельств на европейском поле и не увидели, после чего, казалось, интерес к Евровидению умрёт окончательно.
Надо сказать, операция «Возрождение вырождения» проведена блистательно. Минус на минус дал жирный плюс (плюс, правда, не для общества). Евровидение теперь снова обсуждают, потому что на него едет Манижа — мигрантка, ЛГБТ-активистка и феминистка. И прогрессивным ценностям присягнули, и людей в который раз вовлекли в балаган. Это, кстати, вполне в духе так называемых методологов, обильно представленных в ключевых российских инстанциях. Есть у них такой приём — проблематизация. Заключается он, если отбросить шелуху, в вовлечении аудитории в обсуждение вещей либо морально неприемлемых («все ваши матери — толстые женщины с пониженной социальной ответственностью»), либо заведомо абсурдных (например — может ли глухонемой малийский металлург стать польским космонавтом-трансгендером). Случай «Манижа на Евровидении» — прямо классика проблематизации.
То памятник на Лубянке, то «рашн wУman Манижа».
Мне казалось до поры до времени, что у этого конвейера ложной повестки есть какие-то технические пределы, рано или поздно должен же он сломаться. Ан нет, не ломается, а если ломается, то его экстренно чинят, и он работает пуще прежнего. То памятник на Лубянке, то «рашн wУman Манижа». Видимо, операторам конвейера всё-таки удастся дотянуть до момента, когда, как в фильме «Ширли-мырли», они скроются с алмазом, а мы останемся у заваливающихся на бок картонных декораций российского государства. Ждут ли их где-то с бриллиантом, и не будет ли он немедленно отнят настоящими белыми господами — вопрос интересный, но с нашим местом на обломках декораций и вопросов-то нет.
P.S. Совершенно понимая всё это рождение ситуации из духа проблематизации, хотелось бы затронуть аргументы яростных защитников Манижи — «это не глум, а тонкая социальная сатира», «она более русская, чем все русские», «любой человек может петь о чём угодно и представлять кого угодно где угодно, думать иначе — пещерный национализм». Мне почему-то вспоминается история не лишённого таланта малоросса — то есть, в общем-то, природного русского человека — Тараса Шевченко, задним числом сделанного одним из столпов украинства.
Шевченко, как известно, был выкуплен из крепостной зависимости при активнейшем и решающем финансовом и организационном участии царской семьи. А особое внимание к его судьбе проявила супруга Николая I, императрица Александра Фёдоровна. Женщина не в теологическом, а в обывательском смысле слова почти святая. При этом урождённая пруссачка, то есть, мультикультурно говоря, аналог Манижи.
Шевченко через какое-то время «отблагодарил» августейших особ в стихах. Причём злее всего прошёлся как раз по императрице, сделав акцент на её болезненности.
Сам по залам выступает, Высокий, сердитый. Прохаживается важно С тощей, тонконогой, Словно высохший опенок, Царицей убогой, А к тому ж она, бедняжка, Трясёт головою. Это ты и есть богиня? Горюшко с тобою! Николай вдоволь посмеялся над тем, как «кобзарь» изобразил его самого, но полоскание супруги вызвало у него горестное недоумение: «Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но её-то за что?» (то есть, несмотря на личное благодеяние в адрес Шевченко, государь не снимал с себя личной ответственности за крепостное право, от которого поэта и художника пришлось спасать, притом что родился крепостным «кобзарь» задолго до восшествия Николая на престол). Виршеплёта отдали в солдаты. Надо ещё заметить, что скверные стихи были не единственной причиной опалы, а лишь дополнением к шевченковской деятельности в рамках Кирилло-Мефодиевского братства. А деятельность эта мало чем отличалась от чуть более поздней деятельности кружка Петрашевского, участников которого тоже отправили на каторгу и в солдаты, но сначала приговорив к смертной казни и инсценировав подготовку к ней. Лично для меня очевидно, на чьей стороне здесь надо быть — «социального сатирика» Шевченко или Николая I, даже не как императора (хотя именно как императора я его очень уважаю), а как заступника за жену. Есть вещи не этнические даже, а этические. Которые человек обычно понимает, а если не понимает, то, скорее всего, лишь делает вид.
