Осуждение барнаульским судом Марии Пономаренко к шести годам лишения свободы вновь всколыхнуло споры на тему, что такое пацифизм. Ибо либеральные каналы распространения информации поспешили заявить, что Мария пострадала за антивоенные убеждения и высказывания. Однако соучастие в пропаганде врага твоей страны и проявление антивоенных убеждений – это отнюдь не одно и то же.
Агенты врага
Мария Пономаренко была задержана в Петербурге и затем этапирована в родной Барнаул, где её и судили, за то, что в своём ТГ-канале она распространила утверждение украинской пропаганды о бомбардировке российской авиацией здания мариупольского драматического театра, когда в нём якобы прятались 400 мирных жителей и многие из них якобы погибли под завалами. Министерство обороны России опровергло эту информацию. Не подтвердилась она и потом – в ходе обследования российскими спасателями развалин театра.
Либеральные СМИ Марию Пономаренко называют журналисткой. Однако добровольное участие в пропаганде той ли иной стороны, распространение неподтверждённой информации, призванный вызвать эмоциональный отклик аудитории – это не журналистика, а информационный активизм.
Одновременно либеральные медиа именуют Марию Пономаренко активисткой-пацифисткой. По их версии, она, как и «художница» Александра Скочиленко, пострадала за «проявление антивоенной позиции». Скочиленко, напомню, в продовольственном магазине подкладывала в ценники листовки с заявлением украинской пропаганды: «российская армия разбомбила художественную школу в Мариуполе. Около 400 человек прятались в ней от обстрелов».
Не исключено, что сама «художница», учитывая особенности её душевного здоровья (на которые я бы посоветовал судьям обратить внимание), не понимала, что, распространяя заявления украинской пропаганды, пусть и весьма замысловатым для нашего времени способом, она действовала не как пацифистка, а как украинская, а значит – вражеская, пропагандистка. Да и госпожа Пономаренко – наверняка эмоционально неуравновешенная особа, и такого сурового наказания, шесть лет заключения, она не заслуживает. Но люди, которые находятся в своём уме, не могут не улавливать различия между пропагандистской работой на врага твоей страны и пацифизмом. Значит, они специально подменяют понятия.
Вообще, надо отметить, некоторые российские либеральные каналы достаточно профессионально работают в пользу киевского режима. Не давая поводов обвинить их «в распространении фейков о российской армии», они позволяют себе присваивать оценочные «эпитеты» действиям акторов, чтобы сформировать тот или иной эмоциональный фон восприятия новости. Так, сообщение пенсионерки в правоохранительные органы о листовках Скочиленко они называют не иначе, как доносом. Доносы пишет, понятное дело, доносчик – лицо презренное, трусливое. При этом жертва доноса на эмоциональном уровне всегда вызывает сочувствие, воспринимается как праведник.
И спорить с ними, с этими каналами, смысла нет никакого. Ясно, что они сознательно работают на врага. Их пацифизм – не более чем личина. Они не просто иностранные агенты (пусть пока не все они официально попали в их число). Они – агенты врага.
Против дождя во время грозы
Но что собой представляет искренний пацифизм? Вариантов его множество. Здесь и Лев Николаевич Толстой с его проповедью непротивления злу насилием, и некоторые толки русских староверов, и хиппи, «дети цветов», с их мake love, not war, и прочие кришнаиты.
Есть и социалистический пацифизм, который не против войны вообще, но только против империалистической. Самый яркий представитель этой версии пацифизма – французский социалист Жан Жорес. Он был против войны между великими державами, которая вошла в историю как Первая мировая война. Оставить бойню он намеревался с помощью общеевропейской рабочей забастовки под руководством II Интернационала. Конечно, это была иллюзия. Немецкие социалисты проголосовали за военные кредиты. В Германии Жореса поддерживала лишь небольшая фракция социалистов во главе с Розой Люксембург. И тем не менее Жорес как последовательный марксист вполне логично обращался к идее пролетарского интернационализма. Он надеялся, что европейские правительства испугаются рабочих волнений, а волнения эти действительно имели место быть. В Париже, Брюсселе проходили многотысячные антивоенные манифестации. Жорес пытался успеть везде. Но 31 июля 1914 года, когда он в кафе «Круассан» работал над статьёй для основанной им газеты “L’Humanitе” («Человечество»), его застрелил неуравновешенный французский националист Рауль Вийен.
На следующий день началась Великая война. И социалист Жюль Гед, который вместе с Жоресом ещё 28 июля 1914 года требовал немедленного созыва парламента для обсуждения вопроса о войне, занял патриотические позиции, в советской историографии прозванные «социал-шовинистическими». Жюль Гед прекрасно понимал, что против войны можно быть до того, как она разгорелась, но после того, как она началась, мир – синоним победы одной из сторон. Победный мир. И он, будучи французом, выбрал Францию. Как и большинство французских социалистов. Как, например, Марсель Кашен, который затем станет одним из основателей Французской компартии и французской секции Коминтерна. Ибо, по словам одного из героев романа Роже Мартен дю Гара «Семья Тибо», когда война вспыхнула, «орать “Долой войну!” – это тоже самое, что орать “Долой дождь!”, когда гроза уже разразилась». «Он видел 70-й год (поражение Франции Наполеона III в войне с Пруссией – прим. Д.Ж,), был участником Парижской коммуны», – уточняет писатель.
Кстати, парижские коммунары в отличие от их оппонентов в Версале были как раз патриотами. Так, завсегдатай казематов Огюст Бланки, когда Франция воевала с Пруссией в 1870-м, наладил выпуск газеты “La Patrie en danger” («Отечество в опасности»). «Перед лицом врага больше не существует никаких партий, никаких оттенков, – писал он в первом её номере. – Всякая оппозиция, всякие разногласия должны исчезнуть перед задачей общего спасения. Существует только один враг – Пруссия и её сообщники… Пусть будут прокляты те, кто в час высшей опасности способен сохранить личные стремления и задние мысли». Бланки и его товарищи настаивали: лучше «похоронить себя под развалинами Парижа, чем подписать позор и расчленение Франции».
Позиции, противоположной «социал-шовинистической», придерживались большевики. Но они были не пацифистами, а пораженцами. Они полагали, что поражение собственной страны в войне приблизит час революции. По сути, большевики были для немцев полезными идиотами. В надежде, что большевистская агитация разложит русский тыл, они в апреле 1917 года пропустили Ленина в Россию в пломбированном вагоне. И неизвестно, что было бы с Россией, не произойди в ноябре в Германии революция, которая позволила разорвать похабный (определение Ленина) Брестский мир.
Однако в те годы всё же оставались социалисты, которые не отошли от последовательного пацифизма. Именно их деятельность и настроения описывает Роже Мартен дю Гар во второй части своей эпопеи «Семья Тибо» (это произведение можно поставить в один ряд с «Войной и миром» Льва Толстого). К этой среде принадлежит Жак Тибо. «Я могу сказать тебе только одно: что я скорее отрублю себе обе руки, чем стану солдатом, – заявляет он в беседе со старшим братом Антуаном, который затем ушёл на фронт как военврач и умер от отравления газами. – Та часть моего “я”, которая отказывается воевать, – это лучшее, что во мне есть. <…> Героизм заключается не том, чтобы схватить винтовку и бежать к границе. Героизм в том, чтобы отказаться воевать и скорее дать себя повесить, чтобы стать соучастником».
Икар братаний
Жак Тибо долго не знал, что предпринять против войны. В итоге он решил напечатать антивоенное воззвание, с одной стороны – на французском, а с другой – и немецком, и раскидать листовки над линией фронта с аэроплана в надежде, что они попадут в окопы с той и другой её стороны. «Французы и немцы! Вы – люди, вы – братья! Во имя ваших матерей, ваших жён, ваших детей, во имя самого благородного, что есть в ваших сердцах, во имя творческого вдохновения, пришедшего к нам из глубины веков и стремящегося сделать из человека справедливое и разумное существо, восстаньте! Спасение близко! Восстаньте все, пока ещё не поздно! <…> Смелее! Без колебаний! Завтра, в один и тот же час, с восходом Солнца, вы, французы и немцы, все вместе, в едином порыве героизма и братской любви, бросьте оружие, откажитесь воевать, издайте один и тот же крик освобождения! Заставьте государства немедленно восстановить мир!»
Перед акцией, понимая, чем она грозит обернуться, Жак колеблется, «охваченный ужасом, рассуждая с жестокой ясностью: “Жизнь – единственное благо. Жертвовать ею – безумие. Жертвовать ею – преступление, преступление против природы! Всякий акт героизма бессмыслен и преступен”». Однако он преодолевает свои сомнения, утихомиривает свои терзания.
За штурвалом аэроплана – пилот Мейнестрель, Жак – на заднем сидении с тиражом воззвания. Французские военные приняли их аэроплан за шпионский и подбили его. Жак так и не успел раскидать листовки, они сгорели, когда аэроплан рухнул на землю. Мейнестрель разбился насмерть, а искалеченного, обожжённого, впадающего в беспамятство Жака французские солдаты на носилках потащили в лазарет. По дороге они сделали привал у колодца. Вдруг Жак слышит: «Не хочешь ли попить, сынок?». Это говорит французская старуха, она приняла Жака за раненого французского воина. «Чашка приближается к губам Жака. Он дрожит… Он благодарит взглядом – взглядом собаки. Молоко!.. Он пьёт с болью, глоток за глотком. Уголком передника старуха то и дело вытирает ему подбородок. Мимо проходит врач с тремя галунами. Он подходит ближе. “Раненый?” – “Так точно, господин доктор. Не стоящий внимания… Шпион… Бош…” (Boche – презрительное прозвище немцев, принятое во Франции – прим. Д.Ж.). Старуха выпрямляется, словно подброшенная пружиной. Резким движением она выплёскивает в пыль остатки молока. “Шпион… бош…” Эти слова переходят из уст в уста. Кольцо вокруг Жака суживается, враждебное, угрожающее». В итоге Жака застрелили французы, чтобы избавиться от обузы, когда их внезапно атаковали немцы.
Роже Мартен дю Гар – пацифист до мозга костей. В 30-е годы он подписывал антивоенные обращения творческой интеллигенции. Понятно, что дю Гар преподносит Жака эдаким Икаром, который сгорел, но показал пример другим, тем, кто проповедовал братанья на фронте, и эти братанья приобрели-таки характер эпидемии в 1916-1917 годах как на Западном, так и на Восточном фронте. Но, с другой стороны, он, дю Гар, может быть, невольно, показал трагедию пацифизма во время войны, когда мир чётко разделяется на своих и чужих, когда лучше вылить молоко в пыль, чем напоить им врага, пусть и умирающего.
Я, конечно, не советую нынешним пацифистам организовывать акции в стиле Жака Тибо – это опасно, а главное – бессмысленно. Что на одной, что на другой стороне воззвание вроде того, что написал герой романа дю Гара, наверняка будет воспринято как вражеская агитация с целью снизить воинский дух противника, деморализовать его. Но нынешние наши якобы пацифисты очень далеки от искренности Жака Тибо.
В стихотворении «Барбара» французского поэта-пацифиста Жак Превера есть строчка – «Какая глупость – война!» (буквально: «Что за чушь несёт война» – Quelle connerie la guerre). Французские пацифисты и всякого рода «антивоенные активисты» превратили её в политический слоган. И Превер отчасти прав. К войне приводит глупость или, если мягче, недальновидность, некомпетентность или тщеславие политиков и дипломатов.
Того, что мы называем Специальной военной операцией, наверное, можно было бы избежать, если бы те, кто в России принимает решения, действовали изощренней в дипломатической, а главное – в культурной и образовательной плоскостях, создавая инструменты мягкой силы. Но произошло то, что произошло. И сейчас щеголять строчкой из стихотворения Жака Превера – настоящая глупость.
