Современный мир многообразен. Унифицирующее воздействие глобализации (а в данный момент, точнее, вестернизации) даёт порой обратный эффект — целые общества начинают отстаивать свою индивидуальность, инаковость, право не становиться убогим клоном цивилизации, провозгласившей себя эталоном «общечеловечности».
Формирование идентичности человека, осознание им себя «кем-то», превращение в полноценного субъекта, соответствующего конкретной общности, — один из важнейших компонентов воспроизводства общества.
Разумеется, как ход этого процесса, так и его результат напрямую зависят от специфики социокультурной среды. При всём разнообразии данных сред их можно, как нам представляется, поделить на три группы.
Тотальная аномия означает разрушение всякой нормативности и замену её альтернативностью. Иными словами, понятие нормы исчезает, а появляется ничем не ограниченное поле разнообразных равноправных альтернатив.
Первую составят так называемые «западные» общества, относимые к эталонной цивилизации и стремящиеся в таковом качестве задавать стандарты всем остальным.
Вторую, прямо противостоящую предыдущей, составляют среды, жёстко отвергающие западный глобализационный проект и стремящиеся отстоять собственное своеобразие любыми средствами, вплоть до военных. При этом глобализационное давление становится фактором, инициирующим или, по крайней мере, поддерживающим «желание быть иными». Данные среды уместно объединить названием «Антизапад».
Наконец, третья группа включает в себя среды, находящиеся под превалирующим влиянием первой группы, но не готовые однозначно принять их принципы. Собственному сопротивлению не хватает силы, и в поиске опоры они могут обращаться к способам второй группе, подпадая отчасти и под её влияние. В результате возникает противоречивая среда, в которой сочетаются влияние Запада, Антизапада и собственные социокультурные традиции. Подобная среда предопределяет свой путь формирования идентичности.
Начнём с первой группы.
Мы полагаем, что современный капитализм переживает в данный момент, возможно, самый глубокий кризис на протяжении всей своей истории. В предыдущих работах мы назвали данный кризис «тотальной аномией».
Тотальная аномия означает разрушение всякой нормативности и замену её альтернативностью. Иными словами, понятие нормы исчезает, а появляется ничем не ограниченное поле разнообразных равноправных альтернатив. Единственное правило — антинорма, т. е. запрет на провозглашение чего-либо нормой. «Идеологическое» сердце тотальной аномии — постмодернизм, но под её влияние подпадают практически все сферы общественной жизни. Разумеется, тотальная аномия — пока лишь тенденция, но тенденция превалирующая, активно поддерживаемая государством и вообще всеми значимыми институтами так называемой «либеральной демократии».
Термин «идентичность» относится к числу «терминов-троянов», являющихся весьма действенным оружием постмодернистов.
Проблематика идентичности занимает в теоретических конструкциях, созданных для обоснования тотальной аномии, немаловажное место. Собственно, сам термин «идентичность» относится к числу «терминов-троянов», являющихся весьма действенным оружием постмодернистов. По-видимому, удобные, они заменяют привычную для классической теории терминологию, быстро приживаясь в научном и околонаучном сообществе. Но при этом имплицитно несут в себе весьма опасное содержание, проявляющееся в нужный момент, и играющее свою разрушительную роль. Большинство троянов предназначены для вытеснения всяческой объективности, как природно-, так и социально-обусловленной, и замены её свободным самоопределением человека, т. е. ничем не ограниченной субъективностью, а точнее — произвольностью.
Идентичность пришла на смену двум терминам — «природа человека» и «самосознание». «Природа человека» фиксировала биосоциальный характер человека. «Самосознание» предполагало осознание человеком самого себя как биосоциального существа. Два этих аспекта были взаимосвязаны. Идентичность вытеснила полностью «природу человека» и до предела субъективизировала то, что раньше называлось «самосознанием». Самосознание предполагало соотнесение человеком себя с определёнными социальными общностями, существующими объективно на основании объективных же, в первую очередь, характеристик. Человек соотносил себя с полом, этносом, расой, государством, профессиональной группой, наконец, с любой референтной группой, имеющей для него значение как для социального субъекта. Группа была первична для самосознания.
«Идентичность» изначально предоставляла человеку полную свободу выбора — «я есть не то, кто я есть», а «то, кем я себя ощущаю». При этом социальная общность была фактором малосущественным — можно было осознавать себя вне общностей вообще, что вовсе не предполагало фрустраций, а напротив, становилось признаком избранности.
Разумеется, исчезала и всякая значимость объективных, «приписанных» человеку характеристик. Идентичность, таким образом, обретает игровой характер — человек произвольно выбирает себе понравившуюся роль, которую легко по своему произволу может поменять. Подобная ситуация полностью соответствует отношению к социальным институтам, сформированному постмодерном.
Любой социальный институт воспринимается как условный, произвольный социальный конструкт, который стоит, конечно, принимать во внимание, но нельзя позволять ему превращаться в репрессивную силу, к чему-то вас принуждающую. Индивидуальность первична по отношению к институту, и если происходит конфликт с требованиями института, то он должен разрешаться в пользу индивидуальности.
«Идентичность» изначально предоставляла человеку полную свободу выбора — «я есть не то, кто я есть», а «то, кем я себя ощущаю».
Соответственно, нелепо ожидать, что подобным образом интерпретированные институты (по сути, деконструированные или находящиеся под постоянной угрозой деконструкции) смогут быть существенными фактором обретения идентичности.
Деконструкции уже подверглись основные институты, значимые ранее для самосознания личности. Первой жертвой стал пол. И тут мы сталкиваемся ещё с одним «термином-трояном» — «гендер», заменившим понятие «пол» или «половая группа». Подобно «идентичности», термин «гендер» был предназначен сначала для ликвидации связи принадлежности человека к одной из «гендерных» групп с его биологическими свойствами (мужскими или женскими), а затем и с каким-либо социально определяемым содержанием.
«Гендерная идентичность» (трояны срослись) сначала просто оказалась вне дихотомии «мужское-женское», а затем и вовсе выродилась в «квир-идентичность». Последняя означает абсолютно произвольную, чем экзотичнее, тем лучше, самоидентификацию на основании в данной момент ощущаемой сексуальной ориентации — каприза похоти. Излишне говорить о том, что любые социальные предписания становятся бессмысленными, а понятие «извращение» отправляется в архив.
Аналогично с этносами. В понимании природы этноса «примордиалистов» давно вытеснили «социальные конструктивисты», а последних, можно сказать, — «деконструктивисты». Этнос существует как условный конструкт, но соотнесение с этносом становится делом личного предпочтения. «Я тот, кем я себя ощущаю». На каком языке я говорю, кто мои предки и т. д. значения никакого не имеет. Более того, никто не мешает выдумать, сконструировать свой этнос и соотнести себя (и только себя) с ним.
Национальное государство переживает непростой период даже в силу объективных обстоятельств. Но и здесь условия тотальной аномии вносят свою лепту. Гражданством дорожат постольку поскольку это выгодно. В лучших традиция утилитаризма государство воспринимается как сила, позволяющая мне получать максимум удовольствий. И выбирается то государство, которое предоставляет мне этого удовольствия больше, чем другое.
Государство не воспринимается как Родина — это общность обретения услаждения. Да, собственно, и Родина как таковая становится фикцией. Люди живут не там, где родились, а где выгоднее. Гендерные трансформации лишают смысла даже само это слово. Родина связана с рождением, родителями. По-английски — motherland (земля матери), по-немецки — Vaterland (земля отцов). Но теперь родители не те, кто родил, но кто воспитал. Воспитатели. Уже нет «отца» и «матери». Есть пронумерованные «родители» или, если точнее — «воспитатели». «Патриотизм» от слова «отец». Но отцов-то больше нет! Патриотизм — архивное слово.
Подобно «идентичности», термин «гендер» был предназначен сначала для ликвидации связи принадлежности человека к одной из «гендерных» групп с его биологическими свойствами (мужскими или женскими), а затем и с каким-либо социально определяемым содержанием.
Цивилизация… После работ Сэмюэля Филлипса Хантингтона (автор книги «Столкновение цивилизаций») термин стал модным не только в философии и культурологии, но и в социально-политическом знании. В самом деле, если уходит в прошлое под напором глобализации национальное государство, остается над — и внегосударственное цивилизационное единство. Однако при ближайшем рассмотрении и цивилизация становится произвольным конструктом. Сам Хантингтон ещё полагал, что цивилизация — объективна, но в тот же момент утверждал, что она создается культурной идентификацией людей. А учитывая распространённую трактовку понятия «идентификация» (способ обретения идентичности), цивилизация становится произвольным выбором человека, позволяющим в том числе поставить себя вне цивилизации вообще, объявившись «гражданином мира». Возможно, это даже лучше всего, ибо деление на цивилизации содержит отрицательный подтекст — провокацию столкновений.
Итак, идентичность обретает вид абсолютно произвольного выбора, игры, каприза, детерминированного только желанием идентифицируещегося. Лояльность большинству социальных институтов становится излишней, т. к. радикально изменился статус социального института вообще.
И вот возникает «номадический субъект». «Номадический субъект — это «кочевой» субъект, который не принимает никакую идентичность как постоянную». Такая ситуация может представиться апофеозом свободы, ведь всё оказывается во власти выбирающего человека.
Но для того, чтобы выбирать, человек должен быть способен к выбору. А способность к выбору предполагает некоторую сформированность, социализированность человека — приобщённость его к определённому набору ценностей, норм, идеалов. Но тотальная аномия исключает как то, к чему приобщают, так и само приобщение! На это работают все политические (и не только) институты! Номадический субъект не может выбирать! Возникает парадокс — для того, чтобы выбирать, надо иметь таковую способность, надо уже «быть кем-то», но «стать кем-то», в понимании сторонников тотальной аномии, можно только произвольно выбрав «кем стать».
Может ли существовать общество «номадических субъектов»? Вряд ли. Ведь это будет хаос. А хаос не сможет существовать долго.
Государство не воспринимается как Родина — это общность обретения услаждения. Да, собственно, и Родина как таковая становится фикцией.
Большим заблуждением было бы полагать, что, разрушая заданные обществом ценностные системы, человека побуждают осуществлять самостоятельный рациональный выбор. Разум подвергается «деконструкции» не меньше, чем общественные ценности. Постмодернизм — бунт против рациональности. Разум низводится до положения игрушки, а рациональная деятельность — одной из игр, словесной эквилибристики.
Если заданной обществом ценностной шкалы не будет, разум «деконструирован», единственное, на что сможет ориентироваться номадический субъект — стремление к удовольствиям, гедонистическая установка. Что же выступит упорядочивающим фактором? Государство? Маловероятно. Парализованное псевдолиберальной догмой оно сегодня — верный страж тотальной аномии. Есть иная сила.
Следует учесть, что номадический субъект, как всякая неустойчивая личность, в высшей степени манипулируем. И манипулировать им довольно просто, не забывая, что главное для него — удовольствие. Его идентификация осуществляется через то, что доставляет удовольствие и то, каким способом удовольствие получается. Именно поэтому, такое важное место в современных «социальных теориях» занимает гендерная проблематика, предполагающая, что человек идентифицирует себя на основании сексуальных капризов. Именно поэтому подводится база под легализацию наркотиков, а также полное освобождение человека от какой-либо социальной ответственности. Не хочешь служить в армии — не служи, не хочешь работать — не работай, не хочешь рожать и воспитывать детей — не надо! Получай удовольствие!
Прагматичные, лишенные всяческих предрассудков корпорации, стремящиеся лишь к максимизации прибыли, не преминут этим воспользоваться. Крупнейшие американские предприниматели (Джордж Сорос, например) лоббируют разрешение на употребление наркотиков, в том числе и тяжёлых, т. к. это сулит им немалые барыши. И этот вариант уже всерьёз обсуждается в ООН.
Собственно, уже так сегодня и строится наиболее продвинутая маркетинговая политика. Её целью объявляется превращение корпорации в подобие религиозной организации, где клир — сама корпорация, община верующих — потребители, а бренд — предмет религиозного поклонения. Свидетельство лояльности — приобретение товара под брендом. Но товар при этом — не просто средство удовлетворения конкретных потребностей за счёт своих функциональных свойств (это как раз и не самое существенное), но и путь получения эмоционального удовлетворения, и основание коммуникации, и способ социального позиционирования, и средство самоидентификации.
Возникает парадокс — для того, чтобы выбирать, надо иметь таковую способность, надо уже «быть кем-то», но «стать кем-то», в понимании сторонников тотальной аномии, можно только произвольно выбрав «кем стать».
Человек будет идентифицировать себя через потребление. А потреблением будут управлять корпорации. Либеральная демократия выродится в «корпоративный тоталитаризм», самоидентификация в его условиях превратится в соотнесение с брендом.
Второй тип «среды идентификации», названный нами «антизападным», во многом представляет собой реакцию на распространение тотальной аномии. Как не оценивай глобализацию, приходится признать, что это процесс объективный. К сожалению, объективно обусловлена сегодня и та форма, в которой данный процесс осуществляется, — вестернизация. А вестернизация неизбежно несёт с собой тотальную аномию. Однако во многих обществах, вовлекаемых в глобализационные процессы, тотальная аномия вызывает сопротивление со стороны традиционной культуры и жесткий протест ее носителей.
Протест этот особенно усиливается агрессивностью распространителей тотальной аномии, пренебрежением интересами тех, с кем сводит их история. В результате, основой формирования идентичности человека становится приверженность традиционным ценностям и противостояние западной духовной экспансии. Неудивительно, что выражением данной основы выступает религия, прежде всего ислам, а идентификация осуществляется как религиозно-антизападная. Оба эти элемента в равной степени существенны.
Религия даёт чёткую нравственно-ценностную основу, жёсткую и ясную нормативность (положительный момент), а антизападная направленность объединяет тем, что неприемлемо, против чего следует объединяться (отрицательный момент) и сообщает дополнительную энергию данному объединению. Человек ясно понимает, кто он и против чего он, а равно почему это так. Естественно, данная форма идентификации тоже не свободна от опасностей. Важнейшей из них следует считать фундаментализм, перерастающий в фанатизм и экстремизм. Последнее — возможный, а то и неизбежный побочный продукт данной идентификационной среды.
Наша страна относится к третьему варианту идентификационной среды. Данная среда характеризуется наложением действий трёх основных сил. Первой из них является тотальная аномия, которую в условиях глобализации просто невозможно экранировать. Свою лепту вносит также декларация приверженности принципам и идеалам либеральной демократии.
Вторую составляют собственные социокультурные традиции, которые создают сопротивление тотальной аномии, но недостаточно сильное, что имеет следствием «призыв» третьей силы. В качестве таковой выступает влияние второго типа идентификационной среды — антизападной, порой прямо в тех формах, в которых она существует у себя на родине. В результате формируется феномен «мозаичной идентичности», испытывающей сочетание влияния трёх сил в разных вариациях.
Что касается влияния тотальной аномии, то она проявляется в повторении (клонировании) того, что мы наблюдаем в странах Запада. Одно из таких проявлений — феномен «игровой идентичности», когда человек произвольно выбирает, кто он есть и меняет это представление по собственной прихоти. Примером можно считать игры с половой (гендерной) идентичностью, характерные для протестующих секс-меньшинств. Другой пример — осознание себя «по жизни» персонажем игры. Во время переписи населения 2010 года россияне относили себя к группам, придуманным Толкиеном, — эльфам, оркам и т. д. Некоторые считают себя «джедаями».
В Украине, представляющей собой схожую идентификационную среду, в политической жизни активно участвует некий Дарт Вейдер из «звёздных войн». Сюда же относится широко распространённое увлечение реконструкцией, когда взрослые люди одеваются в исторические костюмы, разыгрывают некие действа, при этом грань между реальной жизнью и игрой стирается.
Номадический субъект, как всякая неустойчивая личность, в высшей степени манипулируем. И манипулировать им довольно просто, не забывая, что главное для него — удовольствие.
Другим проявлением тотальной аномии выступает разрушение традиционных форм идентичности. Ликвидируются все нравственные ограничения и запреты, подменяемые получением удовольствия, преимущественно от потребления. Молодые (и не только) люди готовы публично раздеться за приз или скидку. В рекламе открыто используются непристойные образы и кадры. Мат становится нормальной лексикой. Национальность выбирается произвольно, на смену гражданину приходит внегосударственное существо, готовое считать своей Родиной любое место, где лучше живётся.
Отказ от родного языка, переход на сленг, изобилующий мутантами англоязычного происхождения. Кстати, многие родители сегодня начинают обучать ребёнка иностранному языку (английскому — языку тотальной аномии), раньше, чем собственному. Пренебрежение отечественной историей, незнание (и нежелание знать) своей страны. Ироничное отношение к религии. Поклонение иностранным поп- и рок идолам, превращение в ярых адептов «корпоративных религий», фанатично преданных транснациональному бренду (эппломания, например). Всё это порождает группы (к сожалению, многочисленные среди молодёжи), которые не связывают себя с Россией, для которых она в лучшем случае «наша Раша» (хи-хи), а чаще — просто «рашка».
Данные принципы не утверждаются беспроблемно — далеко не все члены общества, в том числе и значительная часть молодёжи, воспитанная в отечественных социокультурных традициях, готовы это принять. Тотальная аномия вызывает протест, но сила её воздействия достаточно велика и непросто этой силе что-либо противопоставить. Логичным было бы основать протест на собственной национальной культуре, предполагающей определённые формы и предлагающей традиционные пути самосознания и самоопределения.
Влияние тотальной аномии проявляется в повторении (клонировании) того, что мы наблюдаем в странах Запада. Одно из таких проявлений — феномен «игровой идентичности», когда человек произвольно выбирает, кто он есть и меняет это представление по собственной прихоти.
Однако, к великому сожалению, наша социокультурная основа оказывается достаточно слабой и неспособной самостоятельно противостоять тотальной аномии. Причины этого как в историческом наследии, так и в нынешнем состоянии многих институтов российского общества, призванных способствовать формированию должной идентичности.
К числу проблем «с историческими корнями» относится прежде всего нигилистическая традиция русского интеллигентского сознания, отрицавшая или, по крайней мере, чрезвычайно подозрительно воспринимавшая все отечественное и «свет» видевшая исключительно на Западе.
Олег ЕФРЕМОВ, кандидат философских наук
