Когда речь заходит о русском роке, сразу вспоминается легендарный ленинградский рок-клуб. Но и в Москве существовали рок-н-ролльные объединения. Лет 40 назад русский рок был в общем и целом молодёжной субкультурой. В наши дни – это отзвук давно ушедшей эпохи, о которой рассказывает москвич Олег Коврига. В 80-годы он устраивал рок-концерты, порой подпольные. А сейчас он вполне легальный музыкальный издатель.
– Олег Владиславович, вы один из самых известных устроителей квартирных рок-концертов 1980-х годов, когда в Советском Союзе существовало, как было принято говорить, рок-подполье. В частности, уникальные аудиозаписи выступлений Петра Мамонова тех лет – ваша заслуга. Как это все тогда проходило?
– Такие мероприятия выглядели примерно, как дни рождения, включающие в себя выступление какого-то человека. Иногда – великого и гениального. Когда я услышал Петю Мамонова первый раз в октябре 1984-го, мне не очень понравилось. Но после второго его концерта, который был через пару месяцев, я стал всем говорить, что он – гений. На меня смотрели, как на идиота. Один из самых стойких персонажей в нашей «подпольщине», Артур Гильдебрандт, говорит мне: «Что ты всё с Мамоновым носишься? Организуй, например, концерт Валерия Сюткина». А я отвечал: «Ребята. Какой Валерий Сюткин… Я делаю то, что мне нравится. Когда-нибудь всё это закончится – и мы все будем об этом сильно жалеть». Так и случилось.
Понимаете, квартирники были вынужденной мерой. До весны 1984 года электрические концерты удавалось иногда провести в клубах и в домах культуры. А потом кто-то наверху понял: намечается вольница, которую надо придушить. Алексей Романов из «Воскресения» год отсидел. Володя Литовка, самый бесстрашный из организаторов электрических рок-концертов, провёл в «Матросской Тишине» несколько недель, потом у него в голове нашли опухоль – и отпустили. Да и у очень многих были похожие приключения. Меня как-то Бог миловал. Хотя мания преследования тогда развилась нешуточная. Всё это подходило под статью «незаконный промысел». Все мы, дающие и принимающие «незаконные» деньги, были потенциальными уголовниками: авторы, музыканты, организаторы…
Поэтому и пришлось уйти в квартиры. Туда тоже могли прийти. И приходили. Но в квартире ухватить ребят за хвост намного труднее, чем в государственном учреждении. А тогда все клубы были государственными учреждениями.
Немного легче стало к лету 1987 года. А в сентябре 87-го прошёл Подольский фестиваль – советский Вудсток. Без преувеличения. Такого фантастического события не было до того и уже не будет никогда. Всё висело на волоске. И не сорвалось только благодаря энергии и героизму нескольких наших друзей. В первую очередь, Пети Колупаева. После «Подольска-87» лёд как-то реально тронулся.
В ДК Московского энергетического института сделали «абонемент». Концерты проходили ежемесячно. Конечно, официально они были бесплатными. По-другому быть не могло. Но деньги музыкантам надо было как-то платить. Директор ДК МЭИ Дубовицкий, честь ему и хвала, выдавал нам «пригласительные», а я их продавал дружкам своим. Именно эти деньги и обеспечивали проезд и прокорм музыкантам.
Первым концертом в рамках этого «абонемента» стало совершенно феерическое выступление группы «Среднерусская возвышенность». А в марте 1988 года в ДК МЭИ прошёл концерт «Зоопарка», который стал переломной точкой нашей деятельности. Тогда впервые вся оплата прошла вбелую.
На этом лично моя подпольная деятельность закончилась. Рок-музыканты получили возможность совершенно официально выступать за деньги на нормальных площадках. Квартирники больше не были нужны. И у меня нет никакой ностальгии по этому поводу.
– Герой Мамонова в фильме «Такси-блюз» воспринимался в начале 1990-х как однозначно положительный персонаж. Сегодня антипод богемного безалаберного саксофониста Селиверстова таксист Шлыков, мне кажется, людям ближе. Человек упорно трудится, занимается спортом, мыслит позитивно, деньгами не сорит, демонстрирует активное отношение к жизни…
– Для меня Шлыков – не отрицательный персонаж. А Петька там играет не себя. У него был крайне тяжёлый характер. Но он был для меня родным человеком. В нём странным образом сочетались разум, порядочность и очень сильная паранойя. Сам Петя называл это бесами. Но мне кажется, что с точки зрения психиатрии это была паранойя настоящая. При этом он был из тех редких, редчайших параноиков, которые понимают, чем они больны. Пётр осознавал, что он – злой человек, а надо быть добрым. Понимал, что жадный, а надо быть щедрым. Он боролся с собой всю жизнь. И эта его внутренняя борьба с годами усиливалась. К концу 1990-х он вообще с ума сходил. И когда он уверовал в Бога, это ему очень помогло. Я – агностик, веры во мне нет. Я говорю: «Не знаю. Но, если вдруг выяснится, что Бог есть, это будет хорошая новость». А для Пети вера была спасением от внутренней его гадости. Время от времени он себя побеждал. Но потом натура опять брала своё. И так далее. По кругу. Персонаж «Такси-блюза» – это не сам Мамонов, конечно же.
– Это всё очень важно, однако я хотел узнать ваше мнение о нашем обществе, которое сменило свои приоритеты.
– Думаю, что оно никогда – по сути – не меняется. Я девять сезонов был шабашником на Чукотке, реально дружил с чукчами. Был гастарбайтером в Канаде. И там прекрасно общался и со словаками, с которыми работал, и с канадцами. А контрактором (прорабом) у нас был Алва Чарльз, чёрный-пречёрный человек с Тринидада. Браток настоящий, родной.
Я сам мелким буржуа не являюсь, но мелкобуржуазность, на которую вы намекаете, приветствую. Это естественное человеческое свойство.
– А герой «Такси-блюза» отринул бытовые условности, мелкую выгоду, Мамонов в этой картине – настоящий проклятый поэт. Он, как сам Селиверстов говорит, с Богом разговаривает!
– Бог дал ему талант. А разговаривает-то он больше с бесом. Мне так кажется. Селиверстов – талантливый музыкант. Но человек-то он… Совсем не такой, с которого надо брать пример.
– Близким, может быть, с ним и было тяжело, зато сколько радости дальним!
– Я с этим не спорю. Так оно и есть. Но если бы не Петькина жена Оля, которой досталось больше всех, Мамон бы помер намного раньше. В качестве рекламы. Есть такая группа – «Дочь Монро и Кеннеди». Её лидер – Светка Чапурина – обладает дикой энергией. Песни поёт с таким драйвом… Но по натуре зверь. В быту очень тяжёлый человек. Её талант – оборотная сторона средневековой дикости. Есть люди, которые сумасшествие своё прячут, а есть такие, как Мамон и Чапа. У них из этого рождается нечто. Произведения искусства, нетленки…
– Московская рок-тусовка имела все признаки элитарности и была довольно далека от обычных людей. Есть известная история о том, как Жанна Агузарова выдавала себя за дочь дипломата. В достаточно свежей книжке о группе «Браво» утверждается: если бы не это, не приняли бы в элитарное московское рок-подполье.
– Рок-лабораторская тусовка, возможно, действительно была элитарной и далёкой от обычных людей. Но нашу, альтернативную рок-лаборатории, тусовку вряд ли можно обвинить в снобизме. Когда Жанна, которая тогда была Ивонной Андерс по подделанному паспорту, появилась в Москве, она сначала жила у Олеси Троянской, называвшей её освобождённой женщиной Востока. Та на это дико злилась. Агузарова великая, может быть, даже, певица, но как человек… очень, мягко говоря, своеобразная женщина. Кашу с ней сварить практически невозможно.
– Не буду называть всех, назову одного – басиста «Звуков Му» Александра Липницкого. Тогда эти активисты рок-подполья однозначно принадлежали к сливкам столичной интеллигенции. Вот Агузарова и прикинулась своей.
– Сашка Липницкий довольно долго был функционером Московской рок-лаборатории. А ту создал Комитет государственной безопасности СССР, и она естественно была лояльна к власти. А наша «весёлая компания» стремилась сделать ровно то, что нам хочется, поэтому мы мешали советскому государству. И оно мешало нам. С рок-лабораторией мы были врагами. Руководство этой организации делало всё, чтобы нас «закрыть». Ну и мы тоже отвечали взаимной любовью. Много лет спустя мы с Сашкой Липницким случайно встретились у Наташи Науменко, жены Майка, и благодаря ей постепенно подружились. Не побоюсь этого слова. Конечно, каждый из нас остался при своём мнении о том, что происходило в рок-лаборатории. Но мы сошлись на том, что это была очень даже грамотная политика КГБ: разделяй и властвуй. Они нас разделили на лояльных и оголтелых – и мы друг с другом боролись. Я очень рад, что потом мы с Липой оказались рядом. Думаю, что совместно мы внесли серьёзный вклад в культурное наследие страны.
– Когда вы говорите «мы», «нас», кого имеете в виду?
– Нашим вождём был главный редактор самиздатовского журнала «Урлайт» Илья Смирнов. Компания была небольшая, человек двадцать, быть может. Но персонажи там были яркие. Про каждого можно много интересного рассказать. Самой старшей – по возрасту – была Тоня Крылова по кличке Акула. Добрейший человек, врач скорой помощи. Кличку, думаю, получила за свою энергию и очень быструю реакцию. Она устраивала концерты «Машины времени», Александра Градского… К советской власти Тоня особых претензий не имела, поэтому, когда организовали Московскую рок-лабораторию, с радостью туда пошла. На одном из собраний она сказала: «Чем мы сейчас вообще занимаемся? Ерундой какой-то. Наша главная задача – концерты делать. Давайте про это и будем говорить». Ей говорят: «Нет. Наша главная задача другая, воспитательная». Вот тут Тонька кое-что и поняла…
– Сегодня в молодёжной среде все по-другому. Скажем, в рэпе появляется новый кумир, на него мода – недели, максимум – месяцы. Потом новая звезда. Также ненадолго. А рождённые в СССР всё ещё имеют в виду некие незыблемые авторитеты…
– На мой взгляд, нет никаких эпох. Принципиально, во всяком случае для меня, ничего не меняется.
– Другой пример. Сказал умной колонке: «Пригородный блюз» – и всё, звучит Майк Науменко, «Зоопарк», нужный трек в хорошем качестве. А раньше? Надо найти более-менее чистую запись, переписать себе, потом уже только можно слушать.
– И хорошо, что всё стало более доступно.
– Но отношение к этому как к фоновой музыке, такой, как звучит в кафе, в котором мы сейчас сидим. То, что доступно, существуя в виде каких-то цифровых кодов в интернете, в итоге никому не нужно.
– Я никогда ничего в Сети не скачивал. Да и музыкальных маньяков, которые собирают винил и компакт-диски, по-прежнему много.
– Сегодня аналоговые и цифровые диски – субкультура, прихоть, а не носитель, которому нет альтернативы.
– Да. Это хорошая красивая игрушка, которая греет сердце меломана. При этом, мне кажется, большинство коллекционеров рекордов, с ударением на последнем слоге – так мы в конце 1980-х называли грампластинки – в звук не врубается. Мы (музыкальное издательство «Отделение ВЫХОД». – Ред.) на виниле музыку тоже издаём. И я, как технолог переработки пластмасс в прошлой жизни, объясняю всем виниловым маньякам, что чёрный винил – это поливинилхлорид, ПВХ, с добавлением активного наполнителя, сажи. Сажа – одна из аллотропных форм углерода – четырёхвалентный атом углерода, который связывает цепи ПВХ и кардинально повышает физические свойства полимера. Особенно его износостойкость. Сажа – это не краска. А любая краска разрыхляет полимер и сильно ухудшает его физические свойства. Многие коллекционеры собирают как раз цветной винил. Почему? Потому что красиво. А настоящий аудиофил, даже стоя спиной к вертаку, не зная, какого цвета пластинка там играет, и при первом прослушивании отличит чёрный винил от цветного. А после 20 прослушиваний – уже ни у кого сомнений не останется. Потому что цветной всегда «трещит» в результате износа сильнее.
– Какими тиражами вы выпускаете сегодня винил и компакт-диски?
– CD мы издаём в количестве 300–500 экземпляров. За последние годы тиражи упали многократно. Лет десять назад мы наследие Леонида Фёдорова на компакт-дисках продавали в количестве примерно трёх тысяч за год. А потом еще и допечатывали тысячу. На всю оставшуюся жизнь. А теперь делаем 500 экземпляров носителя. На всю оставшуюся. Грампластинки выпускаем тоже по 300–500 экземпляров.
Самый продаваемый наш проект – «Наутилус Помпилиус». Я долго сопротивлялся, когда Женя Гапеев сказал, что нашёл кучу оригинальных фонограмм и надо наконец-то издавать наследие «Наутилуса» по-взрослому. Ибо не входит эта группа в число любимых мною. А потом появился Саша Коротич, который учился в Свердловском архитектурном институте со Славой Бутусовым и оформлял почти все альбомы «Наутилуса», и сказал: «Я старался, делал произведения искусства. А что в результате издано? Надо выпустить авторизованную серию». В этой серии будет 16 или 18 пластинок. Пока что издали пять. И это наш самый коммерческий проект. Альбома «Разлука», изданного на двойном CD, 500 штук продалось за три месяца. Сегодня это наш абсолютный рекорд.
– В ваших мемуарах я прочитал: одно из любимых музыкальных направлений – панк-рок. В СССР интеллигенция и вообще почему-то панк почитала…
– Нет плохих или хороших направлений. Есть плохие, хорошие и гениальные авторы и исполнители. Но вот Джонни Роттена я считаю гением. А к тому же как человек он оказался прямо такой родной, хороший. Понимаете, настоящий панк-рок – это взбесившиеся интеллигенты. Лайдон-Роттен из «Секс пистолз» – как раз такой пример. Или Жан-Жак Бурнель, басист «Стрэнглерз». Это крайне интеллигентные, трепетные и душевные люди.
– А как же басист «Секс пистолз» Сид Вишез?
– С моей точки зрения, он просто «олицетворял». Творческим началом был именно Лайдон. И он, Лайдон, называл и Сида, и маму его, и людей, снявших фильм «Сид и Нэнси», полными идиотами. Фильм пропагандирует совсем не то, чего хотел бы главный панк всего земного шара. Тот же Игги Поп, один из отцов панк-рока, весьма продвинутый и интеллигентный человек. Андрей «Свин» Панов, дружок мой, отец советского панк-рока, тоже был очень интеллигентным парнем.
– Петра Мамонова можно назвать панк-рокером?
– Он бы обиделся. Хотя он был поклонником Игги Попа. Мамон прекрасно понимал, что такое «Raw Power» – альбом группы «Студжис» 1973 года. Если попытаться в двух словах объяснить, это такая сырая энергия. В Европе были трубадуры, на Руси – скоморохи. Панк – это современное скоморошество. Я так считаю.
– Если посмотреть на судьбы музыкантов, которых мы знаем по концертам и записям наших супергрупп, то выяснится, что многие скончались от наркотиков, бродяжничают…
– Я думаю, так было всегда. Ничего с этим не поделаешь.
– Трагична судьба, как минимум финал жизни, покончившего с собой главного битломана всея Руси…
– Я общался с Колей Васиным один раз в жизни. Но зато долго. Он был вполне органичным персонажем в ленинградском роке. И общаться с ним мне было приятно. Но я не битломан. «Битлз» уважаю. И очень даже любил, когда был школьником. А потом как-то… в сторону ушёл. Идея Храма Джона Леннона в Ленинграде, с которой много-много лет носился Коля, мне совершенно не близка. Не думаю, что этого человека стоит канонизировать. Сашка Липницкий однажды сказал мне: «Прочитал книгу про Леннона в серии “Жизнь замечательных людей” и понял, что Джон был еще большим дерьмом, чем наш Пётр Николаич». Но Коля Васин реально дружил, например, с Майком [Михаилом Науменко]. И это уже прекрасно. Хороший человек – это не профессия. Но я думаю, что это важнее, чем профессия.
А Коля был хорошим. Мне так кажется. Он мне рассказывал, как Майк пришёл к нему в гости с альбомом Леонарда Коэна «I’m your man», только что попавшим к нему в руки. Они прослушали альбом первый раз, второй, третий… десятый… И тут Коля взмолился: «Майк! Я больше не могу!» А тот ему: «Ну… Тогда в последний раз!»
– Андрей Тропилло, легендарный звукорежиссёр, записавший первые альбомы ленинградского рока, создавший лейбл «АнТроп», человек, который, как многие думали, был музыкальным магнатом, в последние годы, похоже, был весьма стеснён в средствах.
– Он всегда был авантюристом. Когда Тропилло был молод, авантюры ему удавались. Лет десять назад он затеял производство каких-то уникальных аудионосителей в Финляндии. Но из этого ничего не получилось. А он под это производство набрал в России кредитов. И парень, что называется, пошёл на дно. Последней собственностью, которую у него отобрали за долги, была дача его дяди, великого комика Сергея Филиппова.
Когда мы издали на виниле и компакт-дисках альбомы группы «Кино», записанные Тропилло, я отдал ему как владельцу фонограмм довольно много денег. Но понял, что он по-прежнему в списках злостных должников, которых не выпускают за границу. В результате мы заплатили все его долги. Он стал «выездным». И я думал, что, когда его наконец-то выгонят из Финляндии, он вернётся и сможет здесь относительно спокойно жить. Но… В общем, у наследников Тропилло теперь долгов перед банками нет.
– Его тело с большими трудностями попало на родину…
– Тропилло был одно время женат на финской женщине – и ему платили финскую пенсию. Вот поэтому-то он там и продолжал жить. Более того, Андрей считал, что в России его забыли. Очень хотел устроить в Финляндии большой рок-фестиваль. У него не получалось. Это огромная работа, которую он в силу возраста уже не мог потянуть. Переправить тело для захоронения к нам через границу, которая уже была на замке, было очень сложно. Но хорошие ребята решили эту задачу.
– Ваши дети живут за рубежом. А вы подумывали уехать?
– В других странах я ощущаю себя маленьким мальчиком, который ногами не достает до земли, а здесь я – местный, твердо стою на земле всеми четырьмя костями. Я считаю, что единственный реальный барьер между людьми – языковой. Все мои трое детей английский знают идеально. Младшая дочь на иврите говорит без акцента. А я английский язык давно потерял. Хотя в Канаде, 35 лет назад, более-менее мог на нем разговаривать. Но дело не только в языке. Когда я помру, здесь несколько тысяч человек об этом искренне пожалеют. Тут я делаю то, что вносит в мою жизнь «порядок и смысл». И это нужно не только мне. Так что по своей воле я пересекаю границу только для того, чтобы встретиться с детьми. В общем, как пелось в песне Высоцкого: «Не волнуйтесь, я не уехал. И не надейтесь – я не уеду».
Беседовал Степан Максимов
В оформлении интервью использовано фото Дениса Муслова и фото со страницы Олега Ковриги в в Википедии
