Ваяя любой некролог, хочется избежать банальностей. И чем значительнее, известнее покойный, тем сильнее эти банальности лезут в голову и под руку и тем мучительнее стремление от них избавиться. Взять хотя бы самый расхожий штамп – «ушла Эпоха». Вроде уже избито до неприличия, и всё равно сложно избежать. Ну вот что делать, если она действительно ушла с имяреком?
В разговоре, однако, о покинувшем нас Эдуарде Лимонове банальности-фобию легко оставить в стороне. Ведь что о нём ни скажи, даже самое оригинальное, это всё равно будет банальностью. Значит, можно расслабиться и получить удовольствие. Крайне неуместное слово для надгробной речи. Для почти любой, только не для этой. Сам Эдуард Вениаминович, уверен, оценил бы.
Философ Георгий Федотов назвал Пушкина «певцом Империи и Свободы». Про Лимонова это можно сказать в ещё большой степени. Александр Сергеевич начинал как глашатай одной только свободы, причём самой разухабистой, дерзкой, богоборческой и цареборческой; кончину свою встретил, действительно, где-то в точке равновесия двух начал; но, проживи дольше, по не лишённому оснований мнению многих – стал бы носителем преимущественно имперского, консервативного начала.
Лимонов прожил дольше Пушкина в два с лишним раза, и для него империя и свобода, причём в лошадиных дозах, всегда оставались одинаково ценными. Для него, в сущности, они не были некими разными началами, которые надо сводить в одно и диалектически соединять. Они в лимоновском понимании соединены и так, естественно, от природы. Как две головы двуглавого орла, который при этом одет в тельняшку и держит в когтях одной лапы кусок арматуры, в другой лимонку, а на груди его – татуировка.
Уехав из СССР на Запад и поняв, что там несвободы в разных её формах куда как больше, Лимонов, невзирая ни на какие обстоятельства и возможные неудобства, открыто стал об этом говорить.
Эдуард Вениаминович старался к торжеству свободы вокруг себя, но внутренне свободным был всегда. Уехав из СССР на Запад и поняв, что там несвободы в разных её формах куда как больше, он, невзирая ни на какие обстоятельства и возможные неудобства, открыто стал об этом говорить. Пересказ одной из его критических заметок даже появился в советской прессе: «Чувство, которое испытывают люди, выехавшие из Советского Союза, чтобы жить в пресловутом “свободном мире”, можно выразить словами: “Разочарование и даже злоба к Западу, не оправдавшему надежд”. Вывод этот принадлежит не нам. Его сделал некто Эдуард Лимонов, напечатавший в издающейся в Нью-Йорке эмигрантской газете “Новое русское слово” статью с характерным названием – “Разочарование”. Мы не знаем, кто скрывается за несколько водевильной фамилией Лимонов, но, судя по тому, что он пишет, автору хорошо, не понаслышке, а изнутри знаком мир эмигрантов. Он человек “с той стороны”, и именно это придаёт особую убедительность его свидетельству». С «некто», конечно, авторы погорячились. Но не с тем, что Лимонов был и до последних дней оставался крайне убедительным.
Его возвращение на Родину, в отечественную общественно-политическую прессу, по эффекту было сродни разорвавшейся бомбе. Или лимонки, если угодно, любимого орудия мэтра. Чем-то оно было похоже на феномен Александра Зиновьева, также слывшего отпетым антисоветчиком, писавшего книги с развенчанием советского строя, выехавшего за рубеж, а в годы перестройки ставшего яростно защищать Союз от внутренних и внешних врагов. Но Зиновьев был более академичен. Лимонов же поражал кажущейся парадоксальностью. Скандалист, сверхмодернист, автор романа со скандальными гомосексуальными сценами – и вдруг лютый, как бы сейчас сказали, «ватник», бьётся (порой в буквальном смысле, не только пером) за сохранение державы, за то, чтобы исконные русские земли оставались Россией? Для Лимонова здесь никаких парадоксов не было. И к нетрадиционной тематике, которую злые языки навсегда сделали его клеймом, он относился спокойно. Он с великим пиететом отзывался о французском писателе Жане Жене, открытом гомосексуалисте, восхищаясь вызовом, который тот бросил обществу в том числе и по этой линии. Ничего необычного для свободного человека.
Его неисчислимые поступки и высказывания столь масштабны, разнообразны и пестры, что каждый из них, даже самый дикий и одиозный, может быть перекрыт и заслонён суммой других. Он боролся, воевал и сидел в тюрьме за Другую Россию, о которой мечтал и именем которой назвал книгу и партию, и ради неё же вступал в мимолетные союзы с политической подворотней, иные обитатели которой ненавидели Россию вообще – ту, другую, любую. В разгар бесланской трагедии он опубликовал статью о том, что Басаев – единственная реальная оппозиция российской власти. Её мгновенно удалили и, наверное, хорошо, всё-таки это слишком по любым меркам. Но одного факта, что она вообще была, хватило бы для сведения дебета с кредитом в оценке любого человека. Любого, но не Лимонова.
Скандалист, сверхмодернист, автор романа со скандальными гомосексуальными сценами – и вдруг лютый, как бы сейчас сказали, «ватник» .
Андрей Синявский, который, кстати, приятельствовал с Лимоновым, издавал его и был с ним похож биографически (отъезд из СССР – сложное отношение к Западу, левый крен, отторжение перестройки и ельцинского режима), опубликовал в середине семидесятых книгу «Прогулки с Пушкиным». В ней он чересчур фривольно и беспечно, не прикладывая руку к глазам из опасения испортить зрение, взглянул на солнце русской поэзии. Книга вызвала бурю гневных отзывов в эмигрантской прессе, а после публикации спустя полтора десятилетия на Родине – и в советской. Великий Игорь Шафаревич даже предлагал относиться к ней и ее автору, как мусульмане – к «Сатанинским стихам» Рушди.
Лимонов о своём предшественнике на поприще синтеза империи и свободы отзывался с ещё меньшей почтительностью. Не просто панибратски похлопывая по плечу, а прямо сталкивая с корабля современности: «Пушкин сильно преувеличен. Причём он не только испарился со временем, как некогда крепкий йод или спирт, но он и был в своё время некрепок. Для нас он едва ли 10% интересен. Многое съело время, а многого и не было. Так пусть он украшает стихотворными открытками листки календаря. Там его место».
К другим гениям русской словесности, которых принято почитать без рассуждения, он относился примерно так же, возможно, что и видя в них вневременных конкурентов. Ему это прощали, а иногда просто не успевали заметить – он говорил или делал что-то ещё более залихватское. И в пантеон русской литературной славы он в итоге ворвался, если не ступеньку вровень с отрицаемым Пушкиным, то наверняка выше Синявского.
Ему это прощали, а иногда просто не успевали заметить – он говорил или делал что-то ещё более залихватское.
Я редко смотрю интервью, выпускаемые Юрием Дудём, раздутым до размеров невероятного пузыря и при этом остающимся во всех смыслах соломинкой. Но интервью с Лимоновым я пропустить не мог. Осталось от той беседы чувство мучительного стыда. Не за Лимонова, конечно, державшегося, как всегда, царственно и просто. За Дудя, который в течение трети беседы пытался вызнать у гостя ту самую сакраментальную тайну про негра. Вспоминая вопрос, который всегда задаёт собеседникам старший товарищ Дудя по либеральной журналистике, Владимир Познер, — это выглядело как спросить что-то аналогичное «негритянское», попав на аудиенцию ко Всевышнему. Самому Эдуарду Вениаминовичу такое дерзкое сравнение его со Всевышним, наверное, понравилось бы; а для меня, верующего христианина, оно и вправду дерзкое. У Дудя же дерзость, понятие многозначное, ближе к самоуверенной пошлости человека, не боящегося последствий, а никак не к дерзновению.
С другой стороны, Лимонов и сам явно не собирался при такой небесной встрече мяться и теряться. Пошлые вопросы об интимной стороне сотворения мира – безусловно, лишнее, а в остальном разговор должен течь непринужденно. Тем более ему, с его достаточно сложным отношением к христианству и Церкви, было ближе эдакое антично-скандинавское религиозное мировоззрение. В рамках которого вопрос разрешается вполне логично: он равный собеседник небесным силам, потому что сам один из богов или полубогов.
Боги – те что во множественном числе – не умирают.
Знаете, наверное, эту занятную байку?
Был Хакон Черноусый славным хевдингом, бродягой и пиратом, как это у них, викингов-то, водилось; и вот однажды отправился он служить за звонкое золото византийскому кесарю. Отслужил недолго, получил награду и с триумфом возвратился в родные фьорды. А надо заметить, что на службе кесаря он крестился.
И созвал старик Хакон весь свой народ, семью, слуг, рабов и воинов, и сказал им: «А ну-ка, принимайте веру в нового бога».
Его спросили: а зачем нам принимать веру в какого-то нового бога, и что нам с той чужеземной веры?
И Хакон рассказал им потрясающую историю, которую впоследствии дословно записал ошарашенный ею монах, проезжавший с миссией через те края.
«Жил в далекой южной стране — говорил своим родичам Хакон — могучий конунг именем Иисус. Его дружина была совсем невелика — всего двенадцать бойцов — но каждый из них был отчаянным берсерком, и приносил вождю много добычи и вражьих отрубленных голов. Но увы! Один из них оказался предателем, потому что был недоволен своей долей при разделе награбленного. Он выдал конунга Иисуса врагам, когда тот спал в лесу, упившись хмельного, после славного боя. Его схватили, прибили гвоздями к носу боевого корабля и вышли в холодное море, и он умер. Его враги так боялись его — даже мертвого! — что бросили его тело в глубокую пещеру и завалили огромным камнем. Но на третий день! Он воскрес из мертвых! Раздробил камень на части, вылез из пещеры, набросился на всех своих врагов и предал их лютой смерти! И за это Один забрал его в Вальгаллу живым!»
Лимонов – такой же конунг, которого забрали в Вальхаллу живым.
У меня есть не очень длинный список людей, с которыми я хотел познакомиться вживую, но не довелось. Владимир Бушин, Игорь Шафаревич – тот самый, который ругал Синявского, которого в отношении к Пушкину переплюнул Лимонов. Теперь вот и сам Лимонов. Жаль, конечно – возможности были, благо и общих знакомых хватает, и на одних сайтах печатались. Буквально за день до печального известия я написал в статье про кризис русской культуры, что Лимонов – единственный из ныне живущих русских писателей, кто достоин Нобелевской премии по литературе. И буквально тут же – шокирующие одиннадцать букв и один пробел: Лимонов умер. Меня обуяла и дурацкая досада из серии «накликал», и жалость, что свою Нобелевку он не получит, и, конечно, горечь от так и не состоявшегося личного знакомства.
Но, простите, что значит «не познакомились»? Можно ли про Зевса или индуистского бога войны Сканду рассуждать в категориях «знаком – знаком»? Что значит – «не получит Нобелевку»? Он её может невозбранно получить хоть спустя сто лет, а для нас так и вовсе давно получил. И, наконец, что значит – «умер»? Это Ницше, пусть Лимонов и относился, чувствуя близость по духу, к нему с уважением, крайне безответственно заявил, дескать, Бог умер. Боги – те что во множественном числе – не умирают.
Прости, Господи.
Станислав Смагин
