Литературная мастерская Захара Прилепина создана для того, чтобы ковать и раскрывать писательские и поэтические таланты. Чтобы писать тексты, одного вдохновения мало. Необходимо знать приёмы литературного ремесла. И их Захар Прилепин и его единомышленники-литераторы не только знают, но и умеют блестяще применять. Как работала последняя сессия Литературной мастерской Захара Прилепина, «Родине на Неве» рассказали её участники. Естественно, в художественно-публицистической форме. В подзабытом современной журналистикой жанре очерка. Первый очерк – «Самозванка». Кто его написал – узнаете в конце текста. Не будем здесь называть автора, иначе разрушим композицию… с литературой надо обходиться бережно.
Самозванка
И я никто, и звать меня никак. Бездна самомнения, «неизлечимая зараза писать» (Ювенал). Поздно начинающий автор двух пьес, двух рассказов и двух десятков стихотворений. Имею даже псевдоним! Близкие устали крутить пальцем у виска. Займись делом…
Куда податься такой, как я? Вот прямо с улицы! Таки-две пьесы, два рассказа, два десятка стихотворений. В литературную Мастерскую Захара Прилепина! Наглость второе счастье.
Конкурс, всё по-честному. Глаза боятся, руки делают.
Когда приходит ответ, что меня приглашают, я несколько дней никому ничего не говорю. Во-первых, жду, что напишут: «Ошибочка вышла! p.s. Ха-ха-ха!», во-вторых… Счастье же. Счастье любит тишину, говорят женские паблики.
А приглашают не просто – на полный пансион. Сразу можно понять, что всё серьёзно. Но от серьёзного я давно отвыкла. Нет даже малейшего подозрения, что это будет не лёгкая литературная прогулочка с усиленным изучением питейных заведений Нижнего Новгорода. А натуральная литературная мануфактура, казарма, монастырь, режим беспередышечного марафона. Какие там заведения! Нас 18, и мы в тельняшках, мы всех возрастов, географий, темпераментов. В родных углах оставлены семьи, дети, коты, собаки, сибаритский уют, трудовые повинности. Отряд самоубийц, зачёркнуто, мегаломаньяков.
В день прибытия я ещё не знаю, что Нижний Новгород увижу только из окон такси, и преимущественно ночью. Пока у меня целый список, куда пойти. Сейчас, на месте освоюсь. И понесётся душа в рай.
На месте освоилась. И понеслась! Список куда пойти, лишний вес, капризы, веселья, гордость, иллюзия знания о чём бы то ни было – всё в топку литературного процесса, гори-гори ясно! Разбор – перекур – разбор – перекур – наставники – перекур – лекторы, лекторы, лекторы! Когда в городе закрываются магазины, свободны и мы, ну, ползите, только вот тексты на завтрашний разбор. Чтоб как от зубов!
В придворной курилке – стон до небес.
– Я два года не курил, я думал, что окончательно бросил! Дайте сигарету!
– А я вообще со школы не курю. И мне дайте!
Но не буду врать: есть и те, кто: «А я не курю и не буду! И вам не советую!». Правда, они подозрительно постоянно находятся при нас, в клубах дыма. Не курят они и не советуют. Ну-ну.
Вечером («ползите, свободны») голова квадратная, а-ля Малевич. Квадратная и очень пустая, хотя вроде бы я так поумнела за день, что даже на всякий случай в зеркало не гляжусь. Замечаю, что все наши тоже избегают отражающих поверхностей. Однако с дистанции никто не сходит. Потому что с каждым днём всё интереснее и интереснее.
А сокамерники, зачеркнуто, однополчане – невероятны. Даже не так. Неправдоподобны. Однако же абсолютно реальны. Судите сами.
Бесстрашная (да, бесстрашнАЯ) журналист и «Вагнер» из Питера, и, кстати, она фотомодель. Ещё фотомодель, есениновед из Москвы. Ещё фотомодель, психоаналитик, юристка, коуч, ума два чемодана. Ещё фотомодель, драматург, поэтесса, с постановками. Кандидат философских наук, цитирующая (да, цитирующАЯ) Хайдеггера. В принципе, тоже красотка. Переводчик с восточных языков, красотка. Глубокий прозаик с харизмой Хозяйки Медной горы, красотка. Известная автор, путешественница, красотка. Ведущая, актриса, мама – красотка. Очень начитанная дева, красотка.
По женской стороне просто дрим-тим, думаете, мужская хуже? Держитесь за стулья.
Вояка, поэт. Военный корреспондент. Врач. Два молодых поэта из Питера, в поэзии одного охота утонуть, от поэзии второго охота утопиться (з – зависть). Переводчик, прочитавший, кажется, всё. Многодетный отец. Все джентльмены. Все красавцы.
А, и я. Я, кто никто и звать кого никак. Кто нигде не публиковался, даже в интернете. В лучшем случае это называется литературный неофит. Но если по правде-матке, то –самозванка.
Но люди вокруг так не считают. Мастерская – это братство. Первые же разборы (я бы назвала их точнее: расчленением и скальпированием с последующим окроплением мёртвой водой, затем живой) показывают, что никто не приехал сюда для самоутверждения. Все преданы Слову и деликатны как медики с американской синемы. Даже обладая очень истероидной душевной организацией, обидеться не сумеешь. Ничего личного, ничего лишнего, только литература, и потому уже на третий день я вижу тексты иначе. Логистика качественного рывка остаётся за кадром, но теперь у меня в наличии не только бездна самомнения, но и бинокль, в который удобно глядеть на безобразность своей творческой наготы.
О наставниках много не скажешь. Личности они известные. Известные парадоксальностью. Например, не выкидывают всю группу на мороз, зачеркнуто, до дому даже после того, как в десятый раз за лекцию очень спокойно произносят:
– Ну вы что? Ну такие-то вещи надо знать.
И помолчат перед тем, как продолжить, пережидая испанский стыд.
Также в наставниках интересен их педагогический метод. Требуется: не оставить камня на камне от раскаряки, которой автор гордился, зачитывая на табуретке, но таким образом, чтоб сохранилось желание выстроить новую раскаряку, получше. Если вам кажется, что это нетрудно – попробуйте поломать чужие воздушные замки, не вызывая ненависти и гнева. Когда не получится (и зарастут переломы), приходите учиться у Алексея Колобродова и Олега Демидова. Вердикты их – строгие, веские – слушают, еле дыша, даже те, кто в придворной курилке бравирует:
– Мне совершенно все равно, кто что скажет! Вообще! Я себе уже всё доказал.
Ложь во спасение – святая ложь.
А ещё наставники замечательны тем, что они просто надёжные, нормальные, настоящие мужики, и с нами повсюду, на равных, тоже мёрзнут, бредут, переносят, в общем, претерпевают. Не знаю, что мешало им от половины до двух третей времени быть с нами «сердцем и мысленно», в конце концов, узнавать что-то новое нужно не им, а нам. Для наставников узнать что-то новое – это в лучшем случае тавтология. А в худшем – сивой кобылы бред.
Еще и в именах наших с первого дня не путались, ни Алексей, ни Олег. Хотя этих имен они уже тьма-тьмущую перевидали. Так-то!
Разборы с утра – это хорошо, это в культурном коде – на казни и кладбища у славян до солнечного зенита положено, испокон веков. После разборов, казалось бы, выдохни, там с обеда до бесконечности лекции. Лекции? С университета известно, что лекции интересны только тем, кто их читает.
Но как бы не так. Мастерская ломает стереотипы. И теми, кто читает лекции, и тем, о чём они читают. Каждый день по живой легенде, живая легенда, вот она, в метре сидит, байки травит, уму-разуму учит, такое говорит, чего ты сроду не узнаешь и уж точно никогда своим умом не догонишь. Как жить, как писать, как вставать и отряхиваться. Как любить читателя. Как вопреки всему, а не благодаря.
Воодушевляют. Голова уже не квадратная, а кубическая. Поделюсь из закромов цитатками, умнейте тоже.
«Самое интересное — это влияние текста на историю. И то, как история обошлась с текстом»;
«Народ как народ может вернуть себе себя через большой нарратив. И величие замысла»;
«Вот такой роман. Который нельзя опубликовать официально. И в самиздате тоже нельзя!»;
«Я спрашиваю у них: если эти годы ничего не было, то откуда в нашей речи в Донецке 40 синонимов артобстрела? И 700 новых слов для описания военной агрессии? Язык живой, и он не меняется, если для этого нет реальной причины!»;
«Писать можно только о трёх вещах – это любовь, смерть и фигня».
«Гарри Поттер – книга совершенно христианская, так что, я думаю, ей еще достанется»;
«Помню это мероприятие. Он [известный французский писатель] был очень сильно пьян и пел русские народные песни»;
«Любовь к Родине – это и есть оппозиционность. Настоящий панк!»;
«Будьте баранами, тогда наша проза будет хорошо экранизирована»;
«Это про то, как человек через испытания узнаёт себя, кто он есть по жизни»;
«Поташный майдан называлось. Ломка на польский манер»;
«Такие, некрофильские кастинги – за кого был бы он, если бы был жив?»;
«Злу предоставили трибуну, и оно экстраполировалось к добру»;
«Просто чекисты, проводившие допрос, поняли так»;
«Сделать это богоугодно – чрезвычайно сложно. Но и чтоб это было не богомерзко!»
Инструменты писателей, Нижний Новгород, смерть от кота, друг русского народа Пристли, советская литература и кино про Кинг-Конга, интертекстуальность, Бродский, осатанеть чтобы писать, соединение неожиданной оптики, Елена Смирнова, скорость поэтической рефлексии, Донецк, артист Шагин, законы и поконы, и вечный Лимонов, и прочая, прочая – всё это охватывает, как пожар, лекции бьют прямо в цель. «Любовь, смерть и фигня» и «Величие замысла» становятся нашим методом на разборах. Ну, нам так кажется.
Про творческий десант наш в Арзамас я ничего не расскажу. Что происходит в Арзамасе, остаётся в Арзамасе. Но знайте, граждане, товарищи и господа! Кому из вас охота пережить экзистенциальный Ужас, знаменитый, толстовский, дистиллированный – не нужны вам катакомбы Парижа и прочие банальные мшелости. Езжайте в Арзамас. Там каждому, вот увидите, припасён личный выход из зоны комфорта с катарсисом. Ну и просто город красивый. Офигенный просто город, если совсем уж честно.
«А кто не сдаст текст, поедет обратно».
От Арзамаса отсчет идёт назад. Все это чувствуют. Вздыхают, пытаясь шутить.
– Будете у нас на Колыме…
– Нет, правда, надо как-то встречаться!
– Дайте сигарету!
– Ты же не куришь?
– Да. Не курю.
Усталость мелькает на краю глаз. Но это отнюдь не усталость от дальних, ставших своими, а лишь от очередного раза, когда жизнь доказала, что она заберёт у тебя всё. Только юные оптимистичны и твердят про «через год!». Что ж, для них и в последнем есенинском «обещает встречу впереди» скрыты свои позитивы.
И эндшпиль – обращение к нам Захара Прилепина. Чеканное, зёрнышко к зёрнышку. Он мог бы не утруждать себя, все бы поняли. Но – Мастерская это братство.
«Надо ставить себе серьёзные (…) задачи. Вы находитесь в контексте времени. (…) Вглядывайтесь в людей. Любите людей, любите литературу. (…) Через литературу русский человек оставался Божьим существом, для которого существуют вещи высшего порядка. (…) У вас есть огромная Родина, которая переживает огромные, сложные, удивительные, страшные, волнующие времена. (…) Всё в мире грешно, всё можно выводить на чистую воду, это занятие увлекательное, но бессмысленное.
Куда более осмысленно любить и объяснить, почему ты любил – вот задача для литератора. (…) Ты не Гоголь, ты просто не любишь — и сводишь счеты. (…) Кого-то надо любить, любить надо кого-то. Ищи что-нибудь, что ты можешь считать своей Родиной, к чему ты можешь прилепиться своей душой, своим даром, ищи что-нибудь, куда ты будешь вдыхать вот это дыхание любви своей».
Пока Захар говорит, я вспоминаю бабулю – ветерана из моего города, она была военный врач и прошла от «Победа будет за нами!» до безоговорочной капитуляции. Умерла в 101 год, до вечности добравшись при памяти и уме. Скольким раненым она, как вторая мать, дала жизнь – одному Богу известно. Бабуля часто выступала на мероприятиях, а я всегда ждала, что уж она-то сейчас поведает нам метаистину и тайную формулу мироздания. Что-то забористое, освежеванное, прямое. Уж если не она, то кто?
И ветеран каждый раз напутствовала всех так: «Любите друг друга, поддерживайте, не надо злиться, обижаться. Любите друг друга».
Это после всего-то пережитого и увиденного, думала я. Любовь, Боже! Но вот и Захар туда же. После всего-то пережитого и увиденного.
«Кто много мучается, того Бог любит. Вот так она, Божья любовь, проявляется. Через мучения. Вот ты вырастешь и, если не будешь мучиться, это плохо. Значит, Бог тобою в чем-то недоволен».
Это уже другая бабуля, моя собственная, наставляла меня в детстве. Семь классов образования, а вот, всё существо жизни под орех разделала, без всякого Хайдеггера.
«Я узнал, что у меня есть огромная семья».
Возвращение домой, по месту прописки – изгнание из рая. Затухание ясности, утрата пыла, агония.
Но упрямо пощёлкивает огниво внутри. Как будто электрошокером.
– Пиши, пиши, пиши! – сама себе.
– Да пишу я, пишу, пишу! – сама себе.
Близкие говорят, что я вернулась другая. И по привычке крутят пальцем у виска. Да, я никто, да, звать меня никак.
А, впрочем, постойте. Зовут меня Евгения Костицына, имею даже псевдоним! (Ревенцына). В арсенале две пьесы, два рассказа, два десятка стихотворений, плюс ещё два, в поездке написанных. Я выпускница литературной Мастерской Захара Прилепина.
– А можно не писать?
– Это приветствуется.
Но я пишу.
