Драматическая история – к счастью, со счастливым концом – развернулась на днях в северных краях нашей необъятной Родины. К людям в посёлке Диксон (Красноярский край) вышел белый медведь, у которого в пасти застряла банка сгущенки. Видно было, что животное мучается и не может само справиться с проблемой, которая несёт угрозу его жизни, и времени на спасение было не очень много. Люди попытались сами, насколько это возможно, помочь бедолаге, и им почти удалось это, но между горлышком и крышкой застрял язык животного.
На помощь величавому зверю прилетели из самой Москвы – главный ветеринарный врач Московского зоопарка и целая делегация специалистов. Сразу добраться до Диксона воздухом не смогли из-за непогоды. В итоге всё-таки смогли и… «Успели. Спасли. Вытащили банку из пасти белого мишки!» – торжественно сообщила глава Росприроднадзора Светлана Радионова в своем Telegram-канале. Медведя, который оказался молодой медведицей весом 80-90 килограммов, усыпили, достали злосчастную банку, обработали многочисленные порезы языка и в ближайшее время, когда мохнатый пациент придёт в себя, отпустят в естественную среду обитания.
Сотни тысяч людей в нашей стране сопереживали мишке и затем радовались успешному разрешению истории. Ни в коем случае нельзя сказать, что эта эпопея отвлекла от страданий детей Донбасса под обстрелами и что внимание и сопереживание одному (одной) было больше, чем другим. Но и разрыва 1 к 100 или 1 к 50 не было.
На Донбассе гибнут дети, наши русские дети, и это страшная трагедия для любого нормального россиянина, русского человека, рана, которая долго будет затягиваться даже после нашей победы. И мишка – он тоже наш, русский. Несмотря на габариты и грозные характеристики, ещё более беззащитный и уязвимый, чем маленький ребёнок. Думаю, любой из маленьких ангелов порадовался бы спасению мишки. Я восемь лет каждый день говорил и писал о Донбассе, страданиях его жителей, и не думаю, что сейчас произношу какое-то кощунство.
Кто-то может парировать: значит, русские дети и медведи вас волнуют, а что в странах третьего мира от голода, болезней и тамошних войн погибает по сотне маленьких и больших людей за раз – не волнует. Возражу ответно – волнует, конечно. Просто о них обычно мы узнаем сухой цифрой, а не поименно, и сочувствуем так же. Особенность этого мира, что мы о разных бедствиях узнаем по-разному, по-разному в них вовлечены и форма душевного сопереживания разная (а сопереживать всем одинаково по сути и форме могут только единичные святые, обычный же человек, даже если решит узнавать о каждом погибшем и пострадавшем в мире живом существе ежедневно и поименно, в первый же день умрёт от разрыва сердца или сойдёт с ума).
Вот когда в ходе одного и того же военного конфликта восемь лет закрывают глаза на страдания Донбасса, а затем начинают горевать о всякой слезинке в Виннице или Буче, включая откровенно фейковые – это сугубо избирательный, самостоятельно сконструированный гуманизм, который не спишешь на объективные особенности мира сего. Или когда, увидев по соседству новости о гибели нескольких сотрудников скабрезного журнала в Париже и сотни людей в Йемене, сочувствуешь исключительно парижанам, хотя и те, и другие погибшие были почти одинаково далеки от нас географически, причём йеменцы вряд ли о России думали вообще, а сатирики, если думали, то вряд ли шибко хорошо (правда, о чём они хорошо думали?). Ну, западноцентричная картина мира, когда после гибели даже очень во всём далёких людей если не сочувствуешь им, то думаешь о них больше, чем об африканцах или гаитянах – вещь хоть и не объективная, но сложноизживаемая. Однако русские дети и русский медведь – они из одной смысловой галактики.
В 1943-м году Корней Чуковский написал Сталину полное горечи письмо о портящихся нравах наших детей. Перечисляя ряд возмутительных случаев, он упомянул и вот что: «Особенно меня смущают проявления детской жестокости, которые я наблюдаю всё чаще. В Ташкентском зоологическом саду я видел 10-летних мальчишек, которые бросали пригоршни пыли в глаза обезьянкам, чтобы обезьянки ослепли. И одна из них действительно ослепла». Вывод Корнея Ивановича – о необходимости создать больше воспитательных трудовых колоний по типу макаренковских – некоторые ставят ему в вину, укоряя в жестокости и кровожадности. Но вот слова литературоведа Ирины Лукьяновой: «Надо заметить, что текст письма – нервный, взволнованный, наверняка десять раз исправленный и переписанный – и в самом деле малоудачен…Сорок третий год. Только что наметился перелом в войне, завоёванный неимоверными усилиями, с колоссальными человеческими и материальными потерями. Выиграна Сталинградская битва, едва-едва начали отвоёвывать сданные врагу территории. Взрослые сражаются на фронте и на износ работают в тылу.
Многие “талантливые, смышлёные, подлинно-советские дети, которых нельзя не любить” оказались совершенно заброшенными, предоставленными сами себе. Осиротевшие, беспризорные или отбившиеся от рук, они стали неуправляемыми: матери заняты; школа и “благородные сержанты” семнадцати лет (а где было взять других? старшие, которые могли бы иметь больше влияния на детей, ушли на войну) не имели в их глазах ровно никакого авторитета. И, конечно, Чуковскому страшно было видеть, что в стране, из последних сил противостоящей фашизму, вызревает и множится тот самый человеческий тип, который только что привёл мир к небывалой катастрофе. (В дневнике запись за 5 марта 1943 года: «На улице столкновение с 11-летним бандитом».)…
Письмо Чуковского Сталину было продиктовано именно тем, что на третьем году войны писатель стал замечать быстро увеличивающееся число детей, начисто лишённых элементарных этических представлений: нельзя брать чужое, нельзя сознательно причинять боль живому существу (а ведь заповеди “не убий” и “не укради” лежат в основе практически любого этического кодекса в любой культуре). Особенно больно Чуковскому видеть, что дети получают удовольствие от своей жестокости: обратите внимание на ключевые, специально выпущенные при выборочном цитировании фразы: “чтобы они ослепли”; “одна обезьянка ослепла”. Всё-таки сознательно ослепить живое существо – совсем не то, что кидаться из шалости песком».
Печаль Чуковского посреди самой страшной в истории войны об ослеплённой малолетними варварами обезьянке – это не психологическое или логическое извращение. Это как раз выстраданное логичное построение, пусть и неоднозначными жестковатыми выводами. Поэтому хорошо, что мы сочувствует Донбассу и мишке одновременно. Одно надстроено над другим и сопутствует ему. Вот когда люди, помогая всем миром кошкам и собакам, забывали о гибнущих под боком детях – это был гуманизм по-своему искренний, в том смысле что не искусственный, но однобокий и уязвимый. Сейчас же всё правильно. Хорошо, что медведицу спасли. Хорошо, что мы этому порадовались. И хорошо будет, когда от Донбасса и его детей отступит смерть – как и от всех других детей бывшей Украины (а это случится после достижения целей СВО).
