Чем мне нравится феномен спортивного боления, так это своей иррациональностью. Некоторое количество мужчин пинают мяч или гоняют шайбу, а ты переживаешь за них, считая своими как их победы, так и поражения.
Когда СКА выигрывал Кубок Гагарина, его болельщики заряжали: «Кубок наш!» Кубок наш! Не мой, не их, команды, не чей-либо ещё, а наш. Боление замешано на реальном коллективизме, когда многие я сливаются в мы.
Активное боление принято называть фанатизмом. Мне это слово не очень нравится. Определения фанатизма довольно жуткие: изуверство, грубое суеверие, нетерпимость, слепая вера, страстная преданность своим убеждениям, исступленная преданность своей вере, иррациональная убеждённость в своей правоте… Всё это имеет малое отношение к тем, кто активно болеет за свой любимый клуб. Но ключевой механизм фанатизма — вера.
Когда в розыгрыше Кубка Гагарина 2014/2015 СКА проигрывал серию ЦСКА 3-0, только фанаты СКА верили, что их любимая команда отыгрывается. Вера всегда иррациональна. И это здорово. Её нельзя путать с оптимизмом. «Оптимизм — ложная надежда, к которой прибегают трусы и болваны… В девяти случаях из десяти оптимизм представляет собой скрытую форму эгоизма, способ отгородиться от чужого горя», — верно заметил французский писатель Жорж Бернанос. Все мы знаем с детства оптимистический принцип про чужое горе… Вера — это совсем другое. Это сконцентрированная надежда, а надежда, по мнению того же Бернаноса, — это «героический склад души», «преодоление безнадёжности». Каким бы был скучным этот мир, если бы люди ни во что не верили и мыслили сугубо рационально!
Спортивный фанатизм отличается от политического или религиозного. Активисты политической партии или группы, члены религиозного объединения или конфессии верят в определённый набор идей. А спортивный фанатизм, как правило, безыдейный. Все попытки как-то идейно оформить боление за тот или иной профессиональный клуб выглядят слегка нелепо. Какая связь, например, между клубом «Ливорно» и сталинизмом его фанатов? Изображение Сталина в форме «Ливорно», конечно, забавно, но не более логично, чем изображение Муссолини в форме «Лацио». Чтобы быть русским патриотом, вовсе не обязательно болеть за «Спартак», «Зенит» или ЦСКА. А антифашизм совсем не связан с основанным в 1910-м гамбургским клубом «Санкт-Паули».
Мне как раз больше нравится чистый, «безыдейный», фанатизм, чистое боление, когда человек болеет без всякой рациональной на то причины — не потому что за этот клуб принято болеть среди антифашистов или националистов, и даже не потому, что он представляет город, в котором он живёт… а просто болеет «за цвета». Особенно ярко это проявляется в городах, где есть несколько команд. Почему в одном и том же московском классе один мальчик болеет за «Спартак», другой — за ЦСКА, а третий — за «Динамо»? На этот вопрос нелегко ответить. Найти объяснение, конечно, можно, но оно будет притянуто за уши.
Спортивный фанатизм, как правило, безыдейный. Все попытки как-то идейно оформить боление за тот или иной профессиональный клуб выглядят слегка нелепо.
Вот, например, почему я стал болеть за СКА? Можно попробовать разобраться. Я с раннего детства любил хоккей, мне нравилась форма армейцев (со звёздами), сочетание цветов на их флаге. Сыграл свою роль и фактор нонконформизма — публика не очень жаловала армейские клубы, и я решил быть «не таким, как все».
Но то, что хорошо для ранней молодости, плохо работает в зрелом возрасте. Сочетание цветов! Нонконформизм! Всё это кажется несерьёзным.
Со стороны боление выглядит, как глупость. Что я, как и все другие болельщики СКА, получил от того, что наша любимая команда завоевала два раза Кубок Гагарина? Ничего ощутимого, осязаемого, материального. На кубке этом не будут выгравированы наши имена. И тем не менее мы все были рады. Может, даже больше чем сами хоккеисты. И все мы печалимся, когда команда вылетает из розыгрыша. Чувствуем опустошение, ибо нас наполняла надежда на успех.
Активисты политической партии или группы, члены религиозного объединения или конфессии верят в определённый набор идей. А спортивный фанатизм, как правило, безыдейный.
В конце концов, для хоккеистов это важный, но всё же рабочий момент: они переходят из клуба в клуб и борются в общем и целом за своё имя и благополучие. А для болельщиков победа любимой команды — осуществление мечты. Чем мечта необъяснимей, тем она и прекрасней.
Левые, в большинстве своём, подвергают боление жестокой критике или высмеивают. «Вспоминая о своём пребывании в дореволюционной Москве, британский дипломат Роберт Брюс Локхарт размышлял о взаимовлиянии между футболом и бунтом, свидетелем которого он был в 1917 году. Если бы русские рабочие играли и ходили на футбол так же часто, как их британские товарищи, революции вообще могло бы и не случиться. Похоже, Локхарт читал, что социалисты до войны писали о пагубном влиянии этой игры. И очевидно был согласен со своими политическими оппонентами в том, что между политикой и спортом существует связь, но делал ровно противоположный вывод. Для левых интеллектуалов “народная игра” была ненавистным отвлечением трудящихся от классовой борьбы…» — пишет Роберт Эдельман в книге «Спартаковские корни».
Всё буржуазное основано на идее извлечения прибыли, выгоды, а какая прибыль от фанатизма? Одни убытки.
Да, конечно, боление создаёт иллюзию единения с людьми, которые находятся на другом социальном полюсе. Победам СКА рад я, журналист-маргинал, Роман Ротенберг, топ-менеджер и представитель известной олигархической семьи, Александр Медведев, председатель Совета директоров Газпром-экспорта, и даже, по слухам, Владимир Владимирович Путин. И что из этого? Какое мне дело до того, за кого кто болеет! У меня своя история, свои эмоции, своя радость.
На самом деле боление — активное боление, «фанатизм», а не посещения домашнего стадиона, чтобы развеяться, отвлечься от проблем или снять стресс, — это весьма антибуржуазный феномен. Всё буржуазное основано на идее извлечения прибыли, выгоды, а какая прибыль от фанатизма? Одни убытки.
И мне приятно осознавать, что свою радость я не сумею (в отличие от хоккеистов) конвертировать во что-то материальное, в деньги. Я просто счастлив, когда в историю моего любимого клуба вписывается новая славная страница. Я связал себя с этим клубом, с его неудачами и победами. Я так решил сам. Почувствовал когда-то потребность в этом. И всё. И эта потребность сугубо человеческая, ибо она — иррациональная.
