Умер Дмитрий Тимофеевич Язов. На 96-ом году жизни. Последний маршал СССР. И, конечно, перед его гробом хотелось бы говорить только высокие, светлые, возвышенные слова. О том, собственно, что он последний маршал великой империи. О том, что воевал в Великую Отечественную, и воевал героически – пошёл на фронт в семнадцать, приписав себе год, дважды был ранен, получил орден Красной Звезды. О том, что во время Карибского кризиса был на самом переднем его рубеже, охраняя Кубу от возможного вторжения американцев. О его, наконец, участии в последней и отчаянной попытке спасти Союз – пресловутом ГКЧП.
Обо всем этом можно и нужно говорить – вот я это и сделал. Но одновременно нельзя не упомянуть менее торжественные и более грустные моменты.
Как мы уже упомянули, Дмитрий Тимофеевич был представителем плеяды военно-политического руководства страны, лично прошедшей Великую Отечественную в том или ином качестве. Он принадлежал к младшему её поколению: Брежневу годился в сыновья, Устинову почти в сыновья, Андропову, Громыко и Черненко – в сильно младшие братья. И, как и большинство людей этой плеяды, он жил с ощущением «только б не было войны».
Несмотря на весь кажущийся экспансионизм, СССР в 1940-х – 1990-х на международной арене куда чаще оборонялся, чем атаковал. Большинство случаев нашей активности, включая самые дальние уголки света, были превентивным созданием заслонов и противовесов США и НАТО, либо приёмом территорий и режимов на довольствие по принципу «не возьмём мы – подберут американцы». Причём Кремль всегда был рад компромиссу и размену. Даже разухабистый Хрущёв по итогам того самого Карибского кризиса, во время которого Язов стерёг Кубу, с большим удовлетворением разменял наши боеголовки под американским боком на американские – под нашим (в Турции). А уж Хельсинкские соглашения 1975-го и вовсе воспринимали как едва ли не второй День Победы. Достаточно почитать роман прекрасного советского писателя Александра Чаковского «Победа», где эта идея проводится прямым текстом.
Дмитрий Тимофеевич был представителем плеяды военно-политического руководства страны, лично прошедшей Великую Отечественную. И, как и большинство людей этой плеяды, он жил с ощущением «только б не было войны».
Кто-то вспомнит про Венгрию-1956 и Чехословакию-1968, съязвив, что американцы почему-то своих западноевропейских союзников подобным образом к лояльности не принуждали. Но, во-первых, у Вашингтона и НАТО имелся широчайший арсенал непрямых и полупрямых действий – включая самые что ни на есть секретные армии и операцию «Гладио» — позволявших добиваться этой лояльности. Во-вторых, несколько раз прямое вторжение всерьёз обсуждалось – как, например, в ситуациях с усилением левых сил Италии и Португалии в середине 1970-х.
Наконец, наше поведение в Восточной Европе надо сравнивать не с американским в Западной, а с американским же, но в самом подбрюшье США – Латинской Америке. Чехословакия, говорите? Возьмём другую страну на ту же букву – Чили. Американцы, совершенно не таясь, организовали там военный переворот, пусть и без звездно-полосатых танков – но разве что без них. Количество жертв, размах и жестокость репрессий по итогам советского и американского вмешательств несопоставимы. И это ещё Чили не граничит напрямую с «империей добра».
Когда же в Кремле решились на серьёзную кровопролитную драку за Афганистан – оставим сейчас в стороне вопрос, правильное ли это было решение — вели её половинчато, опасливо, если не сказать шизофренично, всячески скрывая от советских граждан. Хотя объясниться было не сложнее, чем сейчас с Сирией. Опять же: Афганистан с СССР граничил, причём в очень геополитически уязвимом месте, Сирия с Россией – нет.
Эту боязнь войны самые долгоживущие из кремлёвского и околокремлёвского «поколения Язова» протянули до нынешних времен, несмотря на то, что неоднократно убедились: порой браться за оружие надо, пусть и стиснув зубы, а не явиться на объявленную тебе войну – залог позора, а не повод для похвальбы. В июне 2014-го сам Дмитрий Тимофеевич громогласно заявил, что «ввод российских войск на Украину может привести к третьей мировой войне». Лично я считаю, что в 2014-м ввод регулярных сухопутных российских войск не был обязателен, открытой помощи ополчению, введения бесполётной зоны для украинских ВВС, признания себя невоюющей, но всё же стороной конфликта и ещё ряда мер вполне хватило бы. Тем не менее, после одесской Хатыни и начала геноцида Донбасса даже для самого крайнего решения были все основания, причём в полном соответствии с западной концепцией гуманитарных интервенций и концепцией ООН «обязанность защищать». Поэтому прославленный маршал, ветеран и орденоносец, в момент массовых убийств русских людей и углубления одной из самых тяжёлых в нашей истории геополитических катастроф испуганно отвергавший вообще любые военные усилия, наводил на довольно грустные мысли.
В жизни Язова, карьере и поступках ярко отразилась противоречивость советской эпохи и конкретно последних её периодов.
Наверное, принцип «только б не было войны» оказалась одним из факторов, усыплявших бдительность советских военно-силовых деятелей до самой гангренозной стадии «перестройки». Новая разрядка, «общечеловеческие ценности» и конец глобального противостояния – это ведь как раз то, чего всегда так хотелось. А что осуществляют все перечисленное какие-то странные люди и в какой-то странной форме – ну, бывает. И даже когда стала видна истинная картина происходящего, продолжала останавливать от какого-либо вмешательства всё та же навязчивая мысль, но уже примененная к внутренней политике. Гражданская война – она же ещё страшнее битвы с иноземцами.
Когда же, в самый последний момент, всё-таки решились что-то сделать…И сейчас, спустя почти тридцать лет, сложно сказать, чего больше было в ГКЧП – провокации, странной и сложной игры в поддавки или же искренней попытки спасти страну. Допустим, именно искренней попытки. Но так – не спасают.
В одном из первых телевизионных выпусков новостей после кончины Дмитрия Тимофеевича в числе его основных заслуг упомянули – «во время ГКЧП убрал войска с московских улиц» (умолчали, правда, что он их туда и ввёл). Спас, дескать, молодую российскую демократию с ельцинским лицом. Мне почему-то вспомнился советский поэт Джек (Яков) Алтаузен, во время русофобской вакханалии 1920-х писавший про памятник Минину и Пожарскому:
Я предлагаю Минина расплавить,
Пожарского, зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить,
Их за прилавками Октябрь застал.
Случайно мы им не свернули шею,
Я знаю, это было бы подстать.
Подумаешь, они спасли Рассею!
А может, было лучше не спасать?
Алтаузен, к слову, во искупление этого и других своих грехов, героически погиб на фронте. А мне вот применительно к событиям, случившимся спустя полвека, думается – может, тоже не стоило спасать? Не «Рассею», нет. А «молодую демократию» с проспиртованным ельцинским лицом. Ибо попытка спасти Россию, осуществленная так, как она была осуществлена, лишь приблизила ельцинский триумф. Минина и Пожарского из Язова, Пуго и других достойных людей, к сожалению, не вышло.
Ещё почему-то вспомнилось, как замечательный Вячеслав Игрунов – диссидент, правозащитник! – вспоминал свои ощущения от удавшегося «китайского ГКЧП» 1989-го: «Я воспринял это как удар, как болевой шок. Это было ужасно. Но когда читаешь китайскую историю и изучаешь китайские тексты, то приходишь к одному выводу. Если оценивать китайскую историю поверхностно с позиции европейца, то возникает ощущение, что вся китайская история наполнена жестокостью, иногда даже немотивированной. Но при глубоком изучении Китая оказывается, что китайская культура насквозь пронизана гуманизмом. И жёсткие шаги наподобие расстрела студентов на площади Тяньаньмынь объясняются во многом попыткой избежать дальнейшей массовой гибели, дальнейшей эскалации событий.
Этот шаг надолго предотвратил попытки стремительно прийти к европейскому варианту. Он оставил социализм с китайской спецификой. Иначе говоря, национальная культурная традиция стала основанием для модернизации. Вместо копирования Запада и имплементации. В этом смысле Тяньаньмынь сыграл свою позитивную роль, хотя мне как европейцу тяжело произносить эти слова».
У меня нет ни капли презрения и нелюбви к слову «советский». Я считаю его великим, и эпоху, им поименованную, тоже великой. В сколь ожесточённых, столь и пагубно-нелепых «красно-белых» дискуссиях очень для многих я именно «советский», и не стряхиваю с себя такое определение, а принимаю с гордостью – хотя и считаю противопоставление русского и советского великой глупостью и подлостью; в первую очередь я русский, потом всё остальное. Это не мешает мне признать величавую и скорбную символичность главного язовского «титула» — «последний маршал СССР». В его жизни, карьере и поступках ярко отразилась противоречивость советской эпохи и конкретно последних её периодов.
В начале президентства Рейгана, поставившего всё на карту ради победы в «холодной войне», госсекретарем США стал Александр Хейг. Кадровый военный, как и Язов. Генерал. Они даже ровесники – оба 1924-го года. Но Хейг, к сожалению или к счастью для своей страны, не имел опыта Второй мировой, его боевой путь начался с Корейской кампании, тоже, впрочем, кровопролитной и ожесточённой.
Госсекретарь Хейг, помимо прочего, на своем посту изрёк: «Есть вещи поважнее, чем мир». Через полтора года он покинул свой пост, но дело его не просто выжило – победило. Земной путь Хейга окончился ровно на десять лет раньше, чем у Язова – в двадцатых числах февраля 2010-го. О существовании СССР и США этого, увы, не скажешь.
А что скажешь? Одни считают, что о мёртвых – в данном случае и о СССР, и о Язове – нужно говорить либо хорошо, либо ничего. Другие – что нужно говорить либо ничего, либо правду. В сухом остатке, на мой взгляд, то, что о мёртвых просто нужно говорить. Дмитрий Тимофеевич Язов заслужил, чтобы о нём говорили. И хорошую правду, и всякую. Хорошую – потому что она есть, и её немало. Всякую – потому что в ней уроки на будущее.
