Что сподвигло Александра Радищева на написание книги «Путешествие из Петербурга в Москву»? Какие порядки, принятые в российском государстве, провоцировали формирование того, что Лев Гумилёв обозначил антисистемой? Какова роль масонства в движении декабристов? Какие планы вынашивал декабрист Павел Пестель? Что собой представляла идеология русского нигилизма? На эти вопросы отвечает доктор исторических наук, профессор исторического факультета Воронежского государственного университета Аркадий Юрьевич Минаков в беседе с редактором издания «Родина на Неве», кандидатом исторических Дмитрием Жвания.
Дмитрий Жвания. Перед нашим разговором о формировании в России «антисистемы» я потрудился перечитать «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева, изданное в издательстве «Библиотека школьника». И в очередной раз подумал: какой человек додумался (заметим это в скобках) включить это произведение в чтение для школьников! Читать его даже мне не просто, а что говорить о школьниках. Не знаю, что они поняли, даже если они прочли до конца это произведение. Разговор о формировании антисистемы будет очень актуален, ведь то, что Лев Гумилёв называл антисистемой, формируется довольно успешно и сегодня. И не только и не столько благодаря воздействию внешних сил. Антисистема вырастает на собственной почве, а потом этим пользуются другие силы. Скорее всего, тоже самое произошло и в дореволюционной России. Как Вы считаете, какие тогдашние порядки спровоцировали появление оппозиционных настроений, движений, мыслей?
Видеоверсия интервью:
Аркадий Минаков. Для начала нам всё-таки нужно определиться с понятием антисистемы. Её ввёл Лев Николаевич Гумилёв, знаменитый русский историк советского периода, сын знаменитых поэтов Серебряного века, человек чьё наследие, безусловно, оказало очень большое влияние на формирования современной русской консервативной мысли. Во всяком случае, фигуры Льва Гумилёва, Александра Солженицына, Игоря Шафаревича стоят в одном «консервативном» ряду. Так вот: в своём главном труде «Этногенез и биосфера Земли» Гумилёв (кажется, в завершающей главе) вводит понятие антисистемы. Как и многие другие понятия, у Гумилёва оно не носит характер строгой дефиниции с чёткими логическими определениями. Во многом это своего рода мифопоэтический образ. Но этот мифопоэтический образ работает.
Что такое антисистема? Это некое объединение, очень устойчивое, часто подпольное, особенно на начальных этапах, людей, которые сознательно себя противопоставляют большинству. Антисистема, исповедуя негативное, разрушительное мировоззрение, отвергает ту систему ценностей, в рамках которой живёт подавляющее большинство. Она презирает окружающий мир, ненавидит традиции, быт, народный характер, власть и её институты. Представителю антисистемы ненавистно всё, что его окружает. Здесь уместна аналогия с неким чужеродным образованием в организме.
Это негативное мировоззрение, конечно, приводит к тому, что на определённом этапе антисистема, разрастаясь, а она имеет такую тенденцию подобно раковым опухолям, стремится к разрушению окружающего мира, к разрушению окружающего социума и в пределе антисистема стремится к самоубийству.
Гумилёв находит в истории человечества немало таких антисистем: гностиков, манихеев, катаров, исмаилитов, опричнину… Они далеко не всегда, особенно на ранних этапах, связаны с тем, что сейчас мы называем революционным движением. Но, безусловно, антисистемные черты, сам этот образ антисистемы оказывается чрезвычайно плодотворным для рассмотрения ряда процессов, которые протекали в русской истории.
Антисистемы рождаются в зонах контакта великих культур. Там, где происходит некая диффузия, взаимопроникновение; там, где начинаются цивилизационные конфликты и цивилизационные разломы. Это тоже очень и очень важное свойство, которое стоит подчеркнуть.
И вот теперь, обращаясь к истории России, я думаю, что антисистемы существуют в ней не десятилетия, а гораздо более длительный срок. Один из основных разломов русской жизни, русской истории приходится на конец XVII — начало XVIII века. Обойти эту начальную точку мы не можем. Тем более, что недавно мы отметили трёхсотлетие создания Российской империи. И волей или неволей обратились к рассмотрению личности и деятельности Петра I.
Если говорить о том, что произошло в XVIII веке, то стоит обратиться к суждениям историков-консерваторов и консерваторов-мыслителей. Для какой-то части современной образованной публики будет несколько неожиданно узнать, что в массе своей консерваторы крайне резко негативно оценивали деятельность Петра I. Почему? Какова была аргументация? Может показаться, что это не имеет отношения к обсуждаемой теме. Постараюсь показать, что имеет и самое непосредственное.
В конце XVIII — начале XIX века фигура Петра I в официальном дискурсе, подлежала безусловному апологетическому восхвалению, какая-нибудь серьёзная критика в адрес преобразователя России и создателя империи исключалась. В публичном подцензурном пространстве это было невозможно. Но тем не менее в 1811 году Николай Карамзин в «Записке о Древней и новой России», адресованной Александру I впервые изложил развёрнутую антипетровскую аргументацию. В ней он писал: «Безусловно, Пётр сделал чрезвычайно много для укрепления государства, для создания армии, флота, развития науки и т.д., но при этом Пётр в своей страсти сделать Россию Голландией сделал русских гражданами мира. При этом русские переставали быть русскими. Виною Пётр».
Карамзин, естественно, пишет о том, что не было никакой необходимости в страшной ломке русской жизни и народных обычаев. Он резко негативно оценивает, например, ликвидацию патриаршества, которая, по сути дела, обезглавила Церковь. Столица, построенная Петром, будучи результатом гигантских растрат и колоссальных жертв, является своего рода символом, отражением всех его методов, всей его системы деятельности. Но, пожалуй, самый главный вывод, который делает Карамзин: верхний слой в результате петровских реформ, подражательных, зачастую не нужных, избыточных, «онемечился». То есть перестал быть русским. Произошёл социокультурный раскол, когда верхи не отождествляли себя с основной массой народа, говорили на иностранных языках, заимствовали иностранные нравы, одежду, идеи, втягивались в систему чуждых европейских интересов.
С точки зрения Карамзина, именно этот раскол мог привести к разрушительным, катастрофическим последствиям. Он не употребляет слово «революция», но подразумевается именно это.
Впоследствии «Записку о Древней и новой России» штудировал Николай I, и вообще эта «Записка» оказала огромное влияние, как показывают современные историки, на сознание части тогдашней элиты. Причём наиболее творческой её части.
А теперь вернёмся к определению антисистемы. Петровская революция, расширив в России зону влияния западноевропейской цивилизации, усугубила цивилизационный раскол в нашей стране и привела к тому, что в России, в Российской империи постепенно стал возникать слой с негативным мироощущением. Начали появляться люди, которых в литературе называли «лишними». Все эти одинокие мизантропы, чудаки, пессимисты, которые ну никак не вписываются в то, что близко, мило, привычно большинству. И этот процесс шёл по нарастающей. Вот, пожалуй, та исходная точка, та исходная позиция, с которой можно судить обо всех последующих процессах.
— Неожиданный поворот. Я ожидал по банальности своей, что мы сразу начнём с Радищева, как создателя, провозвестника антисистемы, а мы начали с Петра. При такой подаче всё меняется! Меняется плюс на минус. В таком случае протест Радищева против ужасов крепостного права, а он описывает действительно ужасы в книге «Путешествии из Петербурга в Москву», — это протест против антисистемы, против порядков, установленных тем самым онемеченным слоем, оторванным от народа. И в этом смысле Радищев предстает как человек, который как раз хотел показать, что те порядки, которые приняты в послепетровской России, противоречат душе народной, противоречат тому, что большинство народа считает справедливым, добром, порядком и т.д.
— Давайте разберём каждое ваше положение более детально. Итак, Радищева, как вы говорите, можно воспринять как протестанта против одного из наиболее тяжёлых последствий петровских преобразований — крепостного права. Эта позиция близка к точке зрения представителей левого лагеря. Крепостное право, эксплуатация, тяжёлое положение народных масс как главная причина, делающая революцию не только неизбежной, но и желательной, долгожданной, праздником жизни, освобождения и т.д.
Но вот в том же консервативном дискурсе, у тех же консервативных мыслителей, а я могу назвать славянофилов, Льва Тихомирова, Ивана Солоневича, Пётр подвергается критике за два очень серьёзных, с их точки зрения, цивилизационных преступления или, как минимум, за две роковые ошибки. Первая из них — именно Пётр, а это начинают утверждать славянофилы, ввёл крепостное право в тех наиболее отвратительных формах, которые напоминали античное рабство. До него ничего подобного не было.
Сверхнапряжение, которое вызвали петровские преобразования, действительно предполагало резкую интенсификацию эксплуатации крестьянского населения. Именно при Петре был запущен процесс тотальной мобилизации, тотального закабаления. Тихомиров первый заявил о деспотизме Петра, о его деспотической диктатуре, о закабалении им всего народа. Это говорит монархист, это говорит консерватор, это говорит человек, абсолютно лояльный к монархической власти. Так вот: наиболее отвратительные, наиболее жесткие, аморальные формы крепостного права вводит Пётр. Именно поэтому, кстати говоря, славянофилы, считая, что фактически это следствия западнических увлечений Петра, требовали отмены крепостного права. Это было их основное политическое требование.
В 1861 году славянофилы Юрий Самарин и Владимир Черкасский сыграли одну из определяющих ролей в разработке программы отмены крепостного права. Это отнюдь не случайно. Это если хотите, это была реализация их петровской контрреволюции.
Ещё одно очень серьёзное обвинение, которое русские консерваторы выдвинули в адрес Петра, — это ликвидация земщины, земского начала, той разветвлённой, всепронизывающей системы местного самоуправления, когда на местах среди свободного крестьянства и посадского населения, среди сословий, которые в большинстве своём ещё не были закрепощены, местные проблемы, хозяйственные, правовые, решались выборными людьми: старостами, целовальниками и т.д., а на общенациональном уровне, общенациональные проблемы обсуждались земскими выборными всесословными соборами. Вот именно эта практика земщины была «схлопнута» Петром I, что привело к тотальной бюрократизации русской жизни. А тотальная бюрократизация — это, в описании Гумилёва, один из принципов антисистемы.
А теперь перейдём к Радищеву. Можем ли мы говорить о том, что в своём «Путешествии из Петербурга в Москву» он выразил сострадание к народным массам, отразил их глубинные чаяния? Здесь давайте обратимся к такому авторитету, как Александр Сергеевич Пушкин. Мало кто знает, что у Пушкина есть несколько изумительно глубоких ярких текстов, посвящённых Радищеву. Это статья «Александр Радищев» и «Путешествие из Москвы в Петербург».
Для подавляющего большинства будет неожиданностью узнать, что зрелый Александр Сергеевич Пушкин резко негативно оценивал как личность, так и взгляды Радищева. И любопытно было бы присмотреться к его аргументации. Взгляды Радищева Пушкин характеризует как подражательные, абсолютно несамостоятельные, взгляды, которые возникли в результате воздействия прежде всего западноевропейских модных течений, которые он почерпнул как в русской дворянской молодёжной среде того времени, так и во время обучения за границей.
При этом Пушкин отмечал одну характерную особенность Радищева: «Он не взял даже на себя труда выучиться порядочно латинскому и немецкому языкам, дабы быть в состоянии понимать своих профессоров. Беспокойное любопытство, нежели жажда познаний была отличительная черта ума его». Полуобразованность. Недостаточная образованность. Это то, что подмечает в фигуре Радищева Пушкин. Он отмечает влияние на него французских просветителей, в особенности Клода Гельвеция — «жадно изучил начало его пошлой и бесплодной метафизики».
Пушкин удивляется, как сухой холодный Гельвеций мог сделаться любимцем молодого человека. И бросает такую реплику: «Это было бы удивительно, если бы мы по несчастью не знали, как соблазнительны для развивающих умов мысли и правила новые, отвергаемые законом и преданиями». И ещё он отмечает одну характерную черту Радищева. Потрясённый неожиданной смертью своего ближайшего друга Фёдора Ушакова Радищев начинает предаваться чёрному пессимизму, чёрной депрессии. Цитирую Пушкина: «С тех пор самоубийство сделалось одним из любимых предметов его размышлений». А это — одна из характерных черт, когда мы говорим о бытовании антисистемы. Антисистема в идеале и её представители стремятся не только к разрушению мира. В предельном смысле они стремятся к самоубийству.
— Как Кириллов в романе «Бесы»…
— Это да. Собственно говоря, этот человеческий тип, психотип, безусловно повторяется. И если мы будем исходить из той методологии, которую приняли, я думаю, что подобного рода типажей мы найдём очень и очень много вот в этой очень своеобразной среде, до сих пор называемой нами освободительным движением.
Я продолжу цитирование Пушкина: «Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а “Путешествие в Москву” весьма посредственною книгой. Но со всем тем не можем не признать преступника с духом необыкновенным, политического фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какою-той рыцарской совестливостью». И далее Пушкин говорит так: «“Путешествие в Москву” причина его несчастья и славы, есть, как мы уже сказали, посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. В Радищеве отразилась вся французская философия его века. Скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидро и Реналя, но всё в нескладном, искажённом виде, как все предметы, которые криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему — вот что мы видим в Радищеве».
Никакие тонкие или толстые интерпретации советских пушкиноведов, утверждавших что здесь Пушкин эзоповым языком превозносил Радищева как великого революционера, не работают. Пушкин выражается абсолютно точно, ясно и недвусмысленно: Радищев представитель полуобразования, подвергшийся влиянию просветительской философии — той философии, которая породила Французскую революцию. Феномен полуобразованности был блестяще описан в сборнике «Вехи» 1909 года, а позже, в 1974 году, Александром Солженицыным, предложившим такое понятие, как «образованщина». То есть это человек, не укоренённый в собственной религиозной культурной исторической традиции, живущий исключительно модой, теми идеями, что в данный момент доминируют в среде, к которой он принадлежит. Причём эта среда сформировалась под воздействием из вне со стороны западноевропейской культуры.
Возвращаемся к проблеме крепостного права. Насколько хорошо Радищев знал русскую действительность? Насколько тесно он был связан с народом? Насколько на самом деле его волновали страдания крестьян, народные страдания и так далее? Пушкин всё это ставит под сомнение и в «Путешествии из Москвы в Петербург» фактически говорит о том, что ламентация Радищева, его жалобы, его претензии чрезмерны, избыточны. Он явно преувеличивает, впадает в гротеск, но это точка зрения Пушкина. То есть для Радищева страдания народа, которого он не знает и к которому он отнюдь не близок, — лишь удобный инструмент для крайне негативной оценки российской действительности как таковой. Крепостное право лишь, если хотите, предлог для её разрушения.
— То есть вы хотите сказать, что Радищев — едва ли не предтеча Смердяковых, утверждавших, что, победи Франция Россию, то прогрессивное государство победило бы варварство и всё было бы хорошо…
— Я не думаю, конечно, что здесь уместно апеллировать к образу Смердякова. На начальном этапе был Радищев с чертами благородства, с чертами, которые, безусловно, делают его образ симпатичным, что отмечает и сам Пушкин. До Смердякова, до героев террора, безусловно, ещё далеко. Когда читаешь биографии террористов, поражаешься пустоте их духовного содержания. Они живут ненавистью, это люди моноидеи, люди, как правило, за редким исключением, чрезвычайно одномерные, лишённые творческого начала, в них очень много сухости, примитивизма, такое ощущение, словно идея убийства, идея террора выжгла всё остальное в их сознании. До этого Радищеву ещё очень и очень далеко. Но смердяковский образ и апелляция к нему применимы к тем персонажам, которые появляются позже.
— В исторической литературе есть мнение, что Александр Радищев был членом масонской ложи и якобы декабристы говорили, что его «Путешествие из Петербурга в Москву» повлияло на них, повлияло на их мировоззрение. Не лишним будет вспомнить, что и декабристы практически все были членами масонских организаций. Какова роль масонства в формировании русской антисистемы в виде русского революционного движения? Не будем использовать слово «освободительное».
— Да, «освободительное» — это самоназвание. Со всеми вытекающими из этого факта недостатками и недомолвками. Кстати говоря, Пушкин в статье о Радищеве пишет так: «В то время существовали люди в России известные под именем мартинистов». Мартинизм — это один из синонимов тогдашнего масонства. «Радищев попал в их общество, таинственность их бесед воспламенило их воображение, он написал своё “Путешествие из Петербурга в Москву” — сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил его в продажу».
Пушкин совершенно однозначно считает, что «Путешествие из Петербурга в Москву» появилось под влиянием вот этих самых масонских лож, русских масонов того времени. Мы не будем слишком далеко углубляться в этот аспект биографии Радищева. Но в целом Ваш вопрос о масонстве абсолютно закономерен, поскольку сама эта проблема, масонский вопрос, возникает в конце ХVIII — начале XIX веков.
Антимасонские настроения активно бытовали в среде католического клира, людей, близких папской курии, тех католиков, которые категорически не приняли французскую революцию, были её последовательными противниками. Католики собирали очень обширную информацию о деятельности масонских лож на территории Франции и их роли в подготовке Французской революции и, разумеется, её осуществлению. Такого рода информация была проанализирована и изложена в многотомном исследовании аббата Огюстена Баррюэля, предложившего ту схему, ту парадигму, матрицу понимания масонства, которая с тех пор разделяется очень многими представителями правых консервативных течений.
Смысл можно свести к следующему. Именно масонство с его ложами подготовили тот необходимый человеческий материал, который и осуществил революцию. Масонство с его конспирацией, с его системой организационной иерархии было идеальным инструментом для заговорщиков любого типа, любого толка. И именно в масонских ложах созрели те идеи, те политические технологии, которые были реализованы в ходе Французской революции. Главное, если угодно, — это ликвидация традиционных монархий, престолов и разрушение алтарей. В данном случае имелась в виду католическая церковь.
Если говорить о первой четверти XIX века в России — это век масонства. Золотой век русского масонства, как пишут сами масонские или промасонские историки. Русский образованный слой был в то время сравнительно немногочисленным, так как ещё не заработала система образования: школьного образования, гимназического образования, университетского. Она заработала позже — при Николае I. Так вот — этот русский образованный слой в массе своей прошёл через масонские ложи. Людей, избегавших масонских лож, можно пересчитать по пальцам. Например, масонства избегал Гавриил Державин, категорически не хотел вступать ни в какие ложи Алексей Аракчеев, и, разумеется, масонства сторонились лица духовного звания — священники. Хотя, надо признать, даже среди священства и монашества, даже представителей иерархии иногда в то время попадались члены масонских лож.
Что же собой представляло русское масонство? Отличалось ли оно от западноевропейского? Какой вклад оно внесло или, наоборот, не внесло в революционное движение? Здесь мы сталкиваемся вот с чем. Масонство — многослойное явление. Дело в том, что, во-первых, в нём существуют разные течения, причём враждебные друг другу. Существовал даже особый слой масонов, близких к консерваторам по взглядам, к установкам Николая Карамзина и Фёдора Растопчина. Такая группировка существовала среди московских розенкрейцеров, она в своё время приняла активное участие в борьбе против либерального реформатора Михаила Сперанского.
Основная масса масонов видела в масонских ложах инструмент карьеры, площадки некоторой дополнительной коммуникации. Их привлекали масонские пирушки, возможность обращаться к своему начальнику на ты (в масонских ложах это допускалось). Кого-то увлекали занятия оккультными дисциплинами: алхимией, астрологией, хиромантией и т.д., столь характерными для масонских лож.
Но как Вы абсолютно правильно сказали, большинство образованного общества прошло через масонские ложи. У умеренно левого историка Василия Семевского есть любопытнейшая статья «Декабристы-масоны» (Семевский был наиболее известным исследователем крестьянского вопроса в России и крепостного права), в которой он подробно рассказывает о принадлежности тех или иных декабристов к самым разным масонским ложам. Однако, с моей точки зрения, следует подчеркнуть одно обстоятельство: не масоны использовали декабристов, а наоборот. Для них сама структура масонских лож, пирамидальная структура, где низшие, так скажем, категории — профаны, не посвящены в тайны более высоких степеней посвящения, где соблюдается конспирация, где соблюдается клятва, служила идеальным инструментом для заговора. То есть это уже готовая структура для того, чтобы заниматься нелегальной деятельностью. И собственно говоря, декабристские организации: «Орден русских рыцарей», «Союз спасения», «Союз благоденствия» — это парамасонские структуры, они строились на тех же самых обоснованиях, что и масонские ложи.
Другой вопрос: были ли декабристы, условно говоря, поклонниками традиционных масонских обрядов, оккультных дисциплин и т.д. Нет, нет и нет. У них были совершенно другие мотивации. Но важно подчеркнуть одно обстоятельство. Русское масонство вырабатывало определённый человеческий тип. Определённую систему ценностей, определённый взгляд на мир, определённый стиль поведения. Личность, вырабатываемая в масонских ложах, во многом или целиком порывала с остатками русской традиции. Невозможно было представить, чтобы человек, принадлежащий к масонству, был укоренен в православии. Среди декабристов людей воцерковлённых практически не было. Это было в том числе и результатом влияния масонства. Большинство масонских лож занимали нехристианские позиции, а то и, по сути, дела антихристианские установки.
И, кроме того, если говорить о том психотипе, который вырабатывался масонских ложах, то надо отметить, что он был чрезвычайно восприимчив к тем идеям, которые бытовали и в части западноевропейских масонских лож. Свобода, равенство, братство. Красно-сине-белая символика. Это же всё то, что самым активным образом транслировалось и распространялось через масонские ложи. Не все, но масонский мейнстрим был именно таким.
Словом, у Александра I были очень мощные серьёзные мотивы в 1822 году издать рескрипт о полном запрете масонства на территории Российской империи, о полном запрете деятельности тайных организаций, взимании подписки со всех чиновников, военных, студентов старших курсов о том, что они не состоят ни в каких тайных обществах. Ведь масонские ложи были инструментом военных заговорщиков в Испании, Италии в начале 1820-х годов.
— Ясно. Давайте вернёмся к проблеме крепостного права. Скажите, были ли среди консерваторов люди, использующие для его одобрения, предположим, те же самые аргументы, который в одной из своих статей привёл Никита Сергеевич Михалков. Мол, это была форма патернализма, когда помещик заботился о своих крестьянах как отец родной, и в этом ничего плохого нет, и это тоже наша скрепа, когда кто-то опекает тех, кого он приручил, берёт на себя ответственность за них. И т.д. и т.п. О славянофилах мы помним, но это всё же особая форма русского консерватизма, очень самобытная. А вот, допустим, Александр Шишков, что думал о крепостном праве?
— Надо сказать, что ранние консерваторы, если говорить о первой четверти XIX века, не отличались единством взглядов по этому вопросу. Да, например, такие люди, как Шишков и Растопчин были убеждёнными апологетами крепостного права примерно в том духе, который Вы описали. Для них это была форма патерналистского покровительства — естественная, законная, которую необходимо сохранять, ибо в противном случае может произойти катастрофа.
Однако позиция Шишкова и Растопчина отнюдь не была преобладающей. Давайте посмотрим на позицию Карамзина, который был более влиятельным и авторитетным мыслителем и практиком консервативного направления, и в особенности Аракчеева. Карамзин, как и подавляющее большинство консерваторов того времени и более позднего периода, был убеждён что крепостное право — зло, нравственное зло, которое необходимо упразднить. Но не сразу, ибо это может привести к колоссальным потрясениям, поскольку крепостная система является экономической основой, организационной основой Российской империи. Упразднять крепостное право, по мысли Карамзина, следует медленно, эволюционно. Поэтапно решая ряд вопросов, создать условия для его отмены: необходимо распространять просвещение среди крестьянства, правовые навыки, создать систему экономических мер, которые бы втянули бы его в самостоятельное хозяйствование. И лишь только после того, как эта программа будет осуществлена, переходить к отмене крепостного права. Большинство консерваторов были за этот медленный эволюционный путь.
Но я хочу подчеркнуть одно обстоятельство: высшая монархическая власть была, как правило, куда более радикальной, нежели вот эти консерваторы. Проекты отмены крепостного права были инициированы Александром I и Николаем I. Если проследить историю разработки различных законопроектов реальных реформ, то мы увидим, что — это непрерывная череда мероприятий, логически в правовом в экономическом отношении и связанных с друг с другом, которые неотвратимо вели к реформе 1861 года.
Если подытожить: подавляющее большинство как представители консервативного лагеря, так и властных структур исходили из того, что крепостное право — зло, его необходимо отменить. Но если его отменить немедленно, радикальным революционным путём, то это обернётся ещё большим злом.
— Были ли попытки со стороны внешних сил, проще говоря, иностранных государств, иностранных разведок того времени использовать в своих интересах русское революционное движение, в том числе декабристов?
— Практически это произошло, если считать декабристов первой организованной революционной организацией, а такой авторитет в области истории русского революционного движения, как Владимир Ильич Ульянов-Ленин, высоко оценивая революционный потенциал декабристов, конечно, был прав, называя их родоначальниками дворянского этапа русского революционного движения. Напомню, что по ленинской периодизации этот этап продлился с 1825-го по 1861 год.
Так вот. Декабристы, безусловно, находились под нерусским влиянием, хотя его трудно назвать его и иностранным. В частности, очень любопытно посмотреть на их отношение с польскими сепаратистами-заговорщиками. Напомню, что в то время Польша, значительная её часть, входила в состав Российской империи на правах Царства Польского. Поляки, несмотря на то, что в рамках Российской империи имели наиболее свободный либеральный и конституционный режим, тем не менее стремились к полной государственной независимости и уже в десятые, и тем более уже в двадцатые годы позапрошлого века в их среде возникали многочисленные тайные общества, готовящие государственный переворот и отделение от России.
Обычно декабристов изображают, так скажем, русскими патриотами с безукоризненной репутацией. Более того, якобы слухи о том, что Александр I собирается присоединить к Царству Польскому ряд малороссийских земель и Литву, спровоцировали декабристов на вынашивание цареубийственных планов. Дескать, патриотическое возмущение было настолько сильным. Но в реальности, в поздней реальности, Южное общество, наиболее радикально настроенное, возглавляемое Павлом Пестелем, наладило связь именно с польскими заговорщиками и в обмен за поддержку декабристского мятежа обещало как раз те самые земли, о которых только что шла речь. То есть территорию Малороссии и Литвы. То, что требовали польские заговорщики. В этом отношении, как мы видим, декабристский «патриотизм» имел очень и очень своеобразную окраску. Антигосудартсвенную и антирусскую.
— А попыток со стороны Франции или Англии войти в контакт с декабристами не было?
— Нет, это слишком ранний этап. Контакты иностранных разведок с русским революционным движением начинаются не ранее начала XX века. В начале XIX века русское революционное движение ещё не рассматривается Европой, Западом, как нечто серьёзное, как инструмент какого-то давления на российскую монархическую власть. Это произойдёт позже.
Но в то время возникают уже далеко идущие планы. Вот, допустим, общество «Объединённых славян», которое было филиалом декабристского общества на Юге. Они вынашивали план создания конфедерации славянских народов, в которую должны были войти не только южные и западные славяне, обретя государственность, освободившись от иноземного ига, но и поляки, и малороссы, и великороссы. То есть единый русский народ, который существовал в рамках Российской империи, должен был быть раздроблен, как и сама империя. Естественно, такого рода планы, которые легли потом в основу позднейших революционных традиций, не могли в дальнейшем не привлечь внимание тех политических сил, которые были заинтересованы в ослаблении России.
— Бакунин потом носился идеей Славянской федерации. Он, даже уже будучи анархистом, написал отдельный устав для славянской секции Интернационала, то есть через всю жизнь пронёс идею Славянской федерации, славянского братства, которая, на мой взгляд, и здесь прав Константин Леонтьев, конечно, красивая, но утопичная. Например, участие некоторых славянских народов в войнах против России, которая им помогала освободиться от Османской империи, тому подтверждение. Это так — заметка на полях.
— Федеративный принцип — это принцип, который работал прежде всего на ослабление Российской империи.
— Конечно. И если перенестись в современность, то и нынешняя государственная система с псевдогосударственными образованиями внутри Российской Федерации тоже, на мой взгляд, серьёзно ослабляет государство, не давая на самом деле практически ничего для развития национально-культурных особенностей и традиций тех народов, которые объявлены носителями некой государственности, а некоторые народы об этой государственности и не мечтали никогда. В их языке нет такого слова — «государство». Чем они, кстати, очень гордятся. Например, чеченцы, насколько я знаю, гордятся тем, что в их языке нет слов «государство», «приказ» (в том значении, которые они имеют в русском языке).
— Я не берусь судить относительно чеченцев, но Вы абсолютно правы в том, что национально-территориальное деление, которое было в Советском Союзе и продолжает сохраняться в Российской Федерации, — часть революционно-освободительного наследия. Это реализация тех самых проектов, которые вынашивались в течение более чем столетия. И исходный проект этот восходит как раз к некоторым декабристским кружкам и организациям.
— Как бы не критиковал Александр Сергеевич Пушкин Александра Радищева, меня не покидает ощущение того, что и он, и декабристы, как бы мы не относились к этим людям и к этим движениям, были людьми чести, людьми с определённым моральным набором. Так, Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» доказывал, что человека отличает от животного как раз способность к выработке морали. Он был моралист и морализатор одновременно. А вот потом, в середине XIX столетия, после того как дворянский этап, прибегнем тут вновь к ленинской периодизации революционного движения, сошёл на нет, появилось разночинное движение — нигилизм. О котором и писал Фёдор Михайлович Достоевский. И из него непосредственно выросло движение, которое и совершило революцию 1917 года. Здесь эта антисистема, о которой мы говорили, с обсуждения которой мы начали сегодняшний разговор, проявила себя в наиболее полном проявлении.
Нигилизм. Все мы помним со школьной скамьи Базарова из «Отцы и дети». Это очень мощный персонаж, который как раз показывает всю суть того явления. Этот образ, на мой взгляд, создан Тургеневым очень хорошо. И это отнюдь не карикатурный образ. С другой стороны, я хотя и согласен с Вашим утверждением, что террористы — большей частью люди одномерные, всё-таки считаю некоторым упрощением. Вы меня простите. Потому что до того, как стать террористами многие нигилисты-народники совершили хождение в народ исходя во многом из гуманистических соображений. Чтобы донести до народа просвещение в том числе…
Давайте найдём корни нигилизма. Это петрашевцы? Или Александр Иванович Герцен? Хотя вроде бы Герцен был далёк от тотального отрицания. Его высоко ценил Лев Тихомиров, даже в период своего монархизма… У Тихомирова есть тексты, посвящённые личности Герцена, где он с большим пиететом отзывается об этом мыслителе и публицисте.
— Можно добавить Константина Леонтьева, которого чрезвычайно привлекала критика Запада, Европы, которая была у Герцена.
Д.Ж. Герцен великолепен в своей критике тогдашней либеральной Европы. И та критика Герцена всё ещё актуальна. Он называл европейские страны мещанскими, он писал, что «кисть художника бессильна перед этим миром гражданина во фраке». Сейчас, конечно, европейцы ходят не во фраках, у них другой мещанский гардероб, но Герцен подхватил суть очень здорово — обезличивание. Буржуазная либеральная система обезличивает людей: не появляется ярких личностей, индивидуальностей и т.д. Антимещанский пафос Герцена мне тоже очень близок и люб. Но давайте всё-таки отыщем корни нигилизма. Где они зарыты?
— Давайте начнём вот с чего. Всё-таки вернёмся к декабристам, поскольку у меня есть серьёзные основания немного скорректировать ваши утверждения об их высокой морали, представлениях о чести, благородстве. Дело вот в чём. Уже в среде декабристов зарождается тот человеческий тип, который близок к позднейшим поколениям революционеров. Это была наиболее радикальная часть декабристов. Они не были в большинстве. Но мы знаем, что активное, хорошо организованное, ясно видящее свои цели меньшинство способно увлекать колеблющихся или значительную часть той публики, которая ещё, казалось, не готова идти радикальным путём.
Вообще так скажем: закон революционного движения заключается в постоянном перетягивании одеяла, постоянном перетягивании власти в левую сторону. Революционеры более умеренного образца всегда пасуют перед радикализмом и организованностью тех, кто стоит на более левых позициях.
Посмотрим на Пестеля и людей ему подобных. Говорить о чести, благородстве здесь нельзя. Пестель последовательный революционный макиавеллист — «Цель оправдывает средства». Если надо переступить через нормы морали, Пестель это сделает без какого-либо душевного трепета. Несколько фактов. Пестель, безусловно, был убеждённым сторонником уничтожения царской семьи, царской династии. При этом он считал, что для того, чтобы снять с заговорщиков грех, который неизбежно падёт на них, в их среде необходимо создать так называемую «гвардию обречённых», которая выполнит эту грязную задачу, а затем декабристское сообщество от них отмежуется. Сделает вид, что не имеет к ним никакого отношения. Это чистейшей воды макиавеллизм. Это чистейшей воды преступление моральных норм.
Или вот, например, он вынашивает планы создания системы шпионов (он так их и называет в будущем обществе) числом не менее пятидесяти тысяч человек, которые контролировали бы всё общество и выявляли бы малейшие проявления недовольства декабристской военной диктатурой. Иногда он увеличивает количество шпионов до ста двадцати тысяч (в разных источниках и в разных вариантах называются те и другие цифры). Планы, мечтания, интенции, как говорится, налицо.
Между прочим, пресловутое страшное Третье отделение поначалу насчитывало буквально два десятка человек, а к царствованию Александра III — человек семьдесят. Был, конечно, корпус жандармов, но эти люди были лишь чем-то вроде Росгвардии, во всяком случае, ни о каком тотальном контроле и шпионаже за обществом речи не шло. Такая задача не могла быть поставлена.
Или возьмём решение национального вопроса по Пестелю. Это жесточайшая насильственная механическая русификация. Все должны говорить по-русски. Те народы, которые не в состоянии ассимилироваться, должны быть исторгнуты. Вот, например, известен очень интересный факт: евреев Пестель считал народом, который принципиально не ассимилируется, поэтому для того, чтобы решить пресловутый еврейский вопрос, Пестель предлагал вступить в войну с Османской империей, прорубить в ходе боевых действий коридор в Палестину и переселить туда по нему нежелательный, в принципе не ассимилируемый элемент.
Тяга к насилию, ставка на решительные действие, оправдание обмана — мы находим это уже в декабристском движении. И уж тем более этот тип мышления начинает преобладать, доминировать там, где исчезает дворянская основа. Дворянство с его представлениями о благородстве, чести, об определённой нравственной, даже бытовой дисциплине уходит. И мы уже видим появление в 1831 году кружка Николая Сунгурова. Он едва-едва упоминается в университетских учебниках и скорей всего исчез из школьного. Когда-то кружок братьев Критских, Сунгурова, кружок Герцена-Огарёва, петрашевцы в обязательном порядке входили в те святцы, которые вдалбливались в сознание советской молодёжи. Это был важный элемент общей пропаганды, которая проводилась в советском обществе и в советском государстве.
Так вот. Если мы обратимся к истории кружка Сунгурова, то мы увидим, что это уже разночинный кружок. Но его участники выдают себя за уцелевших декабристов, сознательно идя на обман. Никакого отношения к декабризму они не имели, но использовали этот миф. Сунгуров совершенно свободно использует методы мистификации, вводя товарищей в заблуждение ради достижения революционных целей, ложь и элементы провокации. Если нужно устранить нежелательного политического конкурента, можно написать донос! Это уже 1831 год. Это уже резкое падение тех представлений о нравственности, которые, безусловно, были характерны для значительной части декабристов.
Дальше революционное движение, тогда ещё крайне немногочисленное, речь идёт лишь об отдельных кружках, которые смотрятся на фоне огромной империи какими-то ничтожными точечками, преимущественно, за редким исключением, начинает пополняться людьми, которые вполне по своему типажу подходят под определение разночинцев. Во всяком случае, значительная часть тех, кто входил в так называемое общество петрашевцев, были таковыми.
Возьмём фигуру Фёдора Михайловича Достоевского. Формально он принадлежал к дворянскому сословию. Но это тот человек, для которого дворянские представления о чести, о сословной принадлежности уже не играли той роли, что играли для декабристов в 20-е годы. И мы видим, что вырабатывается тот тип, который считает себя свободным, абсолютно свободным, он сознательно отрекается от того, что формировало человека традиционного общества. Как правило, все эти люди были воинствующими атеистами. Религиозное измерение исчезает. Эти люди ненавидят власть. Самодержавный монархический режим — это то, что необходимо уничтожить. Либо во имя парламентского либерального идеала, строя, либо во имя новомодного тогда западноевропейского идеала социализма. В любом случае этот идеал находится во вне. Это то, что является неким маяком, объектом для подражания, но то, чего нет в наличии в российской действительности.
Разумеется, очень странно говорить хоть о какой-то их связи с крестьянством, с казачеством, с мещанством, с духовенством, но, может быть, отдельные элементы этого есть в той среде, но вырабатывается тип, который сознательно отвергает все традиции: религиозную, культурную и государственную, ту традицию, в которой живёт большинство. И вот на этом фоне появляется нигилизм.
Термин «нигилизм» входит в обращение в 60-х годах XIX века. И что мы здесь видим? То, что вызревало подспудно в маленьких кружках, небольших объединениях, которые так хорошо описывает Гумилёв, подчеркивая, что достаточно буквально несколько человек, чтобы благоприятных обстоятельствах явление могло распространиться и захватить достаточно большие массы людей, вырывается наружу в 1861 году, когда резко расширились возможности обсуждать, говорить, дискутировать в пределах относительно мягких цензурных ограничений. И ещё нужно добавить, что появилась возможность для гораздо более широкого круга людей получать образование: в реальных училищах, гимназиях, в университетах. Образование постепенно становится массовым, возникает вот эта самая ненавистная Пушкину «полуообразованность». Резко увеличивается слой распространителей идеологии течения, которое так и называется — нигилизм.
Установка Дмитрия Писарева, воспроизводимая в любых его биографиях, примерно следующая: «Бей всё! Разноси всё! Ничего не жалей! Если что-то не уцелеет, если что-то разбивается под огнём нашей критики, значит оно того и стоит. Вся отжившая рухлядь, все отжившие архаические традиции, всё это должно подвергнуться критике, уничтожению». Вот исходный пафос нигилизма. Но обратите внимание, как он точно соотносится с исходной ценностной установкой людей антисистемы. Здесь ничего не жаль. Что уцелеет, то уцелеет. Не уцелеет — плакать не будем. Но мы должны расчистить почву для некоего нового человека, для» «нашего» нового общества. То есть это абсолютно полный разрыв с прошлым, это абсолютный разрыв с традициями, а взамен дадим революционную идеологию, а взамен сформируем революционное сознание.
Феномен нигилизма, на мой взгляд, очень хорошо описан в произведениях Достоевского. Не Тургенева. Базаров — это фигура, которая для нас психологически закрыта. Тургенев даёт скорее феноменологическое описание явления этого человека, он не заглядывает ему в душу. А вот у Достоевского в «Преступлении и наказании», «Бесах» и в какой-то мере в «Братьях Карамазовых» этот нигилистический тип очень хорошо схвачен. Достоевский, начиная с «Преступления и наказания», показывает природу зла в человеческой душе. Очень хорошо это проанализировал замечательный современный русский философ и богослов Виктор Аксючиц в своём трактате о метафизике зла у Достоевского
Возьмём образ Раскольникова. Кстати, сама фамилия символична. Мы говорили о слое лишних людей, который возник в результате социокультурного раскола, порождённого Петром. Так вот Достоевский описывает феноменологию зла в душе этого самого «лишнего» человека, которая приходит к идее радикального переустройства мира. Прежде всего это душа обезбоженная. Она направляется не религиозной дисциплиной, а только собственным субъективным хотением. Она выпадает из традиционного, привычного, многовекового миропорядка. И когда она выпадает, её носитель вокруг себя видит только мир абсурда, пошлости, серости, вопиющей несправедливости, скуки.
И вот Достоевский показывает, что такого рода душевное состояние оторванности, выпадения из традиции неизбежно приводит к тому, что сознание инфернализируется. Он прямо использует термин — бесы. Душа такого человека становится податлива к разным формам зла. И для него это главная проблема современного человека. То есть, если человек отпал от Бога, от почвы, выпал из традиции, из естественных общественных связей, то он неизбежно попадает под влияние этих инфернальных сил. В мире, из которого изгнан Бог, неизбежно господствуют другие, прямо противоположные ему сущности.
В атмосфере распада душа погружается в беспросветный мрак, тоску, в ненависть к миру, в его неприятие, в стремление его уничтожить, разнести. Ничего не жаль! Что уцелеет, то уцелеет. Это становится привычным состоянием. Само сознание опускается в какую-то разновидность подполья, оно становится подобием гроба и человек начинает сосредотачиваться на самых безумных, порой самых радикальных идеях. Это предельно патологическое состояние. В этом состоянии не на что опереться, для этого нет никаких внутренних опор. Чтобы их обрести, нужно изменить ненавистный мир. Осчастливить человечество в пределе. И когда приходит эта идея, эта мысль, просыпается уверенность, мессианство. Приходит мессианское мироощущение — я избранный. Я сильная личность, я возвышаюсь над всеми косными предрассудками, над косной массой, я право имею, я вне обыденной морали, над добром и злом. И вот появляется вот такая своеобразная чёрная энергия. Возникает маниакальное состояние, когда человек, видя реальное зло в этом мире, оправдывает себя этим. Подпитывается этим злом. Если это зло есть, значит я прав; значит, из-за того, что в мире наличествует зло и абсурд, я имею право на то, чтобы этот мир радикально изменить, уничтожить.
И, конечно, для этого типа сознания не существует ничего того, что консерваторы и Достоевский называли почвой. Бога — нет, власть, монарха, традиционную культуру, всех тех, кто порождает в мире зло, мы выбросим. Нравственность — она не для нас. Наша цель оправдывает средства. Если ради цели можно перешагнуть через обыденную нравственность, мы это сделаем. И вот эти личности становятся одержимыми, предельно суженными. Возникает тот типаж, который близок к Смердякову, мы возвращаемся к началу нашего разговора. Это типаж не дворянина Пестеля, мы уже приближаемся к народовольческим террористам, к эсерам, большевикам. Очень ясно это проявилось в Сергее Нечаеве, но вначале это проявилось в литературе, когда Николай Чернышевский создает этот типаж в романе «Что делать?»
Д.Ж. Аркадий Юрьевич, сегодня Вы дали великолепный психологическо-социокультурный портрет нигилизма и нигилиста, хотелось бы теперь пройти по некоторым персонажам и персоналиям, включая Сергея Геннадьевича Нечаева, немножко поговорить об иммиграции того периода, об Александре Герцене, Николае Огарёве. Сделаем это в нашей следующей беседе.
Читайте также:
